Однако не было похоже, что Курчатова одолевает раскаяние. Веселый и громогласный, он наводил новый порядок в старой лаборатории. Помощники восприняли поворот без протестов, ни один не ушел. А соседи с интересом заглядывали: «Нейтронные опыты по Ферми? Здорово, здорово!»

Для «опытов по Ферми» нужны были мишени из разных элементов, источники нейтронов — все тот же бериллий, смешанный с каким-либо радиоактивным веществом. И мишени и бериллий достали просто. Значительно трудней было раздобыть радиоактивный «запал». Иоффе посоветовал обратиться в Радиевый институт.

— Там, — говорил Иоффе, — хранится целый грамм радия, — а радий выделяет радон, тоже радиоактивный элемент. Газообразный радон в смеси с порошкообразным бериллием как раз и дает ту чудо-пушку, при помощи которой Ферми взрывал атомные ядра. И там, у Льва Владимировича Мысовского, наладили «эманационную машину» — отсасывают из сейфа с радием непрерывно образующийся газообразный радон и заполняют им стеклянные ампулки. Их затем отпускают медицинским учреждениям по цене один рубль за активность в один милликюри. Иоффе с улыбкой закончил:

— Ваша задача проста — взять за бока Льва, в смысле попросить у Льва Владимировича помощи. Он не откажет в ней Физтеху.

Что Мысовский охотно поделится запасами, Курчатов не сомневался. Заведующий физическим отделом Радиевого института, крупный специалист по космическим лучам, был человек неровный, но не скупой. С ним было легко поссориться, еще легче помириться, он «по запарке» мог и наорать, но товарищам в помощи не отказывал, особенно друзьям-физтеховцам.

Мысовский на просьбу ответил так:

— Мне не жаль, Игорь Васильевич, берите хоть весь радон. Но ведь медики тоже требуют — и в больницы не отказать! И вообще радоном командует Виталий Григорьевич. А вы Хлопина знаете — вежлив и строг. Пусть даст указание, кого обделить, кому выделить. За мной дело не станет. Сам приму участие, двух сотрудников подключу, чудные ребята — Миша Мещеряков и Исай Гуревич. Идите, не тушуйтесь! Робости раньше в вас не замечал… Ладно, пошли вместе.

Мысовский подметил правильно: хоть не робость, но некоторое стеснение Курчатов почувствовал. Лишь на повторное приглашение удивленного такой медлительностью Мысовского он без одушевления ответил:

— Хорошо, пошли.

…Курчатов еще и подозревать не мог, что этот первый деловой разговор между ним и Хлопиным положит начало длинной серии встреч, бесед и споров; что научное сотрудничество, сегодня начинаемое, не только не оборвется на просьбе о небольшой помощи, но продолжится дальше, расширится, углубится, обретет сложные формы; и что оно будет идти неровно, то омрачаться размолвками и взаимной холодностью, то озаряться совместными успехами; что эти общие успехи приобретут огромное значение не только для них лично, но и для всей страны, для ее процветания, для ее благополучия, для ее обороноспособности. Но и понятия не имея, начало какому пути положит предстоящая встреча, Курчатов испытывал беспокойство: уж очень разные по характеру были он и Виталий Григорьевич Хлопин.

Хлопина чаще можно было встретить в лаборатории, а не в кабинете. Входили к нему, когда он «был у себя», без доклада, без предварительных телефонных просьб о приеме. В институте, которым он фактически руководил, — формально директором числился академик Вернадский, — не было и тени административной бюрократии.