Завтрак вышел отменный. Густой желток залил весь тост, а бекон превратился в изогнутые соленые ленточки, испещренные белыми крапинками чистого жира. Я ела, тщательно пережевывая, согреваемая горячей едой и крепким чаем. Мне хотелось сообщить маме, что Чарли нашли, но за едой я не позволяла себе думать об этом. Я была еще не готова. Она так сильно, так неистово любила Чарли и так часто говорила мне, что я не пойму этого, пока у меня не будет своих детей. От этой мысли меня бросало в дрожь. Если это любовь, я от нее отказываюсь.

Сверху по-прежнему не доносилось ни звука, когда я собрала с тарелки последние остатки белка и понесла посуду в раковину. Придется подняться наверх и разбудить ее. Я налила остатки чая в чистую кружку. Долго простояв в чайнике, он сделался темным, как подлива, но мама не стала бы возражать. Я завернула в прихожую за почтой, быстренько просмотрела ее. Счета и разная «макулатура», как обычно. Ничего интересного. Я сунула конверты под мышку и осторожно стала подниматься по лестнице, неся кружку обеими руками. Дверь в мамину комнату оказалась плотно закрыта, как при моем уходе. Все выглядело совершенно нормально. У меня не было причин колебаться, и я дрогнувшим голосом позвала:

— Мам?

В ответ — тишина. Я снова постучала, не сводя глаз с чая, который грозил выплеснуться из кружки при каждом моем движении.

— Можно войти?

Едва открыв дверь, я поняла — случилась беда. Я поняла, что произошло, даже не входя в комнату. Мама проявила больше организованности, чем Пол, и не допустила ни одной ошибки. Аккуратный строй пузырьков из-под лекарств на ночном столике, крышечки сняты, внутри пусто. На полу бутылка виски, в которой осталась одна-две порции, рядом с ней валялась пустая. На кровати, аккуратно укрытая покрывалами, — маленькая фигурка моей матери. Она лежала на спине, руки вдоль тела, восковое лицо в полумраке — шторы оказались задернуты не до конца. В комнате стоял кислый запах, который, как я выяснила, исходил от пятна у нее на шее, тянувшегося по плечу и сползающего на простыню, — в какой-то момент ее стошнило, но недостаточно для спасения. Не думая, я вошла и встала рядом с ней. Очень осторожно дотронулась до тыльной стороны ее ладони. Холодная. Проверять пульс не было необходимости. Она умерла. Она услышала достаточно, чтобы понять, — Чарли не вернется, а затем ускользнула, пока я не видела.

Я поискала, сначала спокойно, записку, которая, по моим предположениям, должна была лежать где-то здесь. На ночном столике — ничего. Ни в руках, ни в постели, ни на комоде, ни в карманах одежды, которую она обычно носила. Ничего. Ничего. Ничего. Она покинула меня и даже не потрудилась попрощаться.

И тогда на меня обрушилась реальность: она ушла, как и все они, — и я бегом бросилась в ванную комнату, едва удерживая в себе всю эту замечательную еду. Я успела добраться до унитаза, где освободилась от нее. Меня вырвало всем, что я в этот день съела, и рвало, пока во рту не остался только жгучий привкус желчи, а желудок по-прежнему старательно выворачивался наизнанку. Как только все закончилось, я привалилась к стене ванной комнаты, подтянула колени к груди и облокотилась на них. Надавила на глазные впадины основаниями ладоней, так что перед глазами заплясали яркие пятна.

Через какое-то время я поднялась и прополоскала рот холодной водой. Отстраненно отметила, что у меня дрожат руки. В зеркале ванной комнаты я выглядела измученной, с ввалившимися щеками, бледной. Внезапно я увидела, какой буду в старости.

Из коридора я посмотрела в открытую дверь маминой комнаты.