Гай Филипп был настолько растерян, что даже не стал огрызаться.

– Да заткнись ты! – пробормотал он. – Где этот Горгидас? У меня опять живот болит.

Равнина между Видессосом и Гарсаврой, была самой плодородной из всех земель, встречавшихся римлянам. Жирный чернозем легко крошился в руках, и от земли поднимался густой пар, обещал хороший урожай. Десятки рек и ручьев несли свои бурные воды с плато на равнину. Теплый дождь, приносимый ветром с моря Моряков, орошал те земли, где не было рек.

Мрачные предсказания Виридовикса о плохой погоде, которые он высказывал несколько месяцев назад, сбылись в полной мере. Было так жарко и влажно, что земля парила. Бледные халога, привыкшие к прохладному пасмурному лету севера, страдали больше всех: почти каждый день кто‑нибудь из них терял сознание от жары и приходилось оживлять несчастного, окатив его ведром холодной воды.

– Красный, как вареный рак, – сказал Виридовикс об одном северянине.

Горгидас взглянул на него.

– Ты тоже не слишком хорошо выглядишь, – заметил он. – Попробуй носить на марше вместо шлема мягкую шапку.

– Иди отсюда, – огрызнулся кельт. – Меня нескольким солнечным лучикам не уложить.

Однако Скаурус заметил, что совету врача он все‑таки последовал.

Обилие солнца, воды, плодородная почва – неудивительно, что именно здесь находилась «хлебная корзина» Империи. Вокруг зеленела трава, росли кусты, деревья. Поля гречихи, ржи, пшеницы и хлопка тянулись на десятки километров. На некоторых полях выращивали странные растения, которые Горгидас упорно именовал «растительной шерстью». Немало было и плантаций фиговых, персиковых, сливовых деревьев, экзотических цитрусовых. Поскольку эти плоды не были известны в Западном Средиземноморье, Скаурус не мог отличить один сорт от другого – до того момента, пока не откусил кусок лимона, полагая, что это апельсин. После этого он быстро научился разбираться в них.

Виноградники им почти не встречались – почва была слишком плодородная, и воды здесь хватало в изобилии. Не много видел Скаурус и оливковых деревьев – до того дня, когда они начали подниматься по дороге к плато. До Гарсавры тогда оставалось всего два дня пути.

Облик и характер крестьян, которые обрабатывали эти поля, для трибуна были таким же откровением, как и земля, на которой они трудились. Это были спокойные, крепкие и умелые люди, самые умелые из всех, каких ему доводилось встречать. Он привык к бурному, легко вспыхивающему народу столицы, к шумному и нервному ритму их жизни, к их непомерному себялюбию и чувству превосходства над всеми остальными, к внезапным сменам настроения, которым подвержены видессиане. Он удивился тому, что Империи удавалось процветать столько веков при том, что построена она была на таком зыбком фундаменте.

Горгидас засмеялся, когда как‑то под вечер Марк поделился с ним этими мыслями. Греческий врач всегда находился в эпицентре нескончаемых бесед у ночных костров римлян. Когда сгущались сумерки, он редко уходил из лагеря. Скаурус знал, что у Горгидаса не было девушки. Чтобы не поддаваться одиночеству, он часто беседовал с солдатами и друзьями. Что же касается замечания Марка, то он прокомментировал его таким образом:

– Ты с тем же успехом можешь судить об Италии по тому, что происходит в судебных палатах Рима. В течение всего того времени, что Видессос был Империей, императоры баловали население столицы, чтобы завоевать его доверие. Ты не можешь осуждать их за это – вспомни недавний мятеж! Император может потерять свою голову, если не угодит горожанам! Не забудь, Империи уже много веков; столица привыкла считать роскошь своим законным правом.