Почуяв неладное, Филип обвинил мальчишку во лжи. Мать Джимбо, Марго, велела ему убираться из их дома — натурально вышвырнула его вон. Пару часов он колесил на машине по Миллхэйвену, ища сына где только можно, заглядывая во все места, о которых Марк ему рассказывал Он понимал тщетность этого, но был не в силах удержаться и не поехать на спортивные площадки, куда сын не заглядывал уже несколько лет, не всматриваться в окна закусочных и ресторанов быстрого обслуживания, в который раз кружа по периметру парка Шермана. Он был в отчаянии и разрыдался. За десять дней он потерял и жену, и сына
Филип разрывался меж двух одинаково страшных предположений: или Марка похитил «убийца из парка Шермана», унесший жизни уже двоих мальчишек его возраста, или Марк покончил с собой — возможно, подражая своей матери и, более чем возможно, под воздействием смеси ужаса и отчаяния, охвативших парня в результате того, чему он стал невольным свидетелем. Полиция оставалась верной себе и сфокусировалась на первом варианте. Они прочесали парк и лесистые участки вокруг Миллхэйвена, однако тела не нашли. Были проверены также регистрационные записи в аэропорту, на автовокзале и железнодорожном вокзале; допрошены Джимбо Монэген, его родители, другие подростки, знавшие Марка, и их родители. Когда в результате не появилось и намека на возможное местонахождение мальчика, полиция сделала достоянием гласности информацию об исчезновении и запросила помощи у жителей города Недавняя фотография Марка была отправлена в ФБР и управления полиции по всей стране. На этом дело пока затихло, и все как будто успокоились.
За исключением, конечно, Филипа, который сейчас был не в состоянии найти в себе силы и допустить хотя бы одно из предположений, возникших вследствие исчезновения его сына: что маньяк похитил и, вероятно, убил Марка, что Марк сам убил себя где-то в неизвестном месте или же что он просто сбежал, не сказав никому ни слова Когда Филип лицом к лицу столкнулся с выбором из этих неприемлемых вариантов, ему вдруг пришла в голову еще одна возможность, и он позвонил своему сверхпривилегированному, ни на йоту не заслуживающему доверия братцу в Нью-Йорк.
— Ладно, ты мне вот что скажи, — продолжил Филип. — Я никогда не думал, что ты способен сотворить такое со своим собственным братом, но уверен: ты что-то знаешь. Могу представить, что тебе наговорил Марк.
— Филип, давай-ка лучше начни сначала. Что ты хочешь от меня услышать сейчас и что именно я сотворил с тобой?
— Что именно он тебе рассказал? Насколько он в отчаянии? Он наплел, что я его каждый вечер колотил? Неустанно унижал его человеческое достоинство, давя на психику?
— Не понял, ты это о Марке?
— Да о ком же еще! С чего вдруг я расспрашиваю тебя о собственном сыне, да? Тим, я прошу тебя: если Марк все же сейчас у тебя, пожалуйста, дай мне переговорить с ним Нет, даже не прошу. Я умоляю тебя.
— Господи, Марк сбежал из дома? Что стряслось?
— Что стряслось? Моего сына нет дома уже три дня — вот что! И если он, блин, сейчас в этом твоем балагане на Гранд-стрит, то, черт бы тебя подрал, вот он я — на коленях. Дай мне его.
Немного погодя мне все же удалось убедить Филипа, что его сын не прячется у меня и что к его исчезновению я никакого отношения не имею. Я был потрясен и совершенно сбит с толку.
— Почему ты сразу не позвонил?
— Потому что только час назад до меня дошло, что он может махнуть в Нью-Йорк.
По сути дела, мы с Филипом были сиротами. Других родных братьев или сестер у нас не было, как не было двоюродных и троюродных, бабушек и дедушек, дядь и теть, живых матери и отца.
Я спросил Филипа, что еще я мог бы для него сделать.
— Если не ошибаюсь, Том Пасмор один из твоих закадычных дружков, так? Хочу, чтоб ты уговорил его помочь мне.
Отдавая дань смене поколений, поясняю: Том Пасмор, мой старинный миллхэйвенский друг, зарабатывает на жизнь раскрытием преступлений, хотя нельзя сказать, что он нуждается в деньгах. |