– Разминешься, – сказал бригадир. – Иван выбирает места укромные.

– Почему разминешься? – возразил Кончуга. – Тайга не город, здесь все, понимаешь, видно.

– Пусть сходит, – сказал пожилой рабочий. – Иван уж там засиделся.

– Ну, валяй! – отпустил Кончугу Коньков. – Только смотри сам не заблудись.

– Смешной человек, понимаешь, – Кончуга пыхнул трубочкой, встал, закинул карабин за спину и ушел.

– А вы отдохните, Леонид Семенович, – предложил Конькову Дункай. – В лодке у нас медвежья шкура.

– Зачем в лодке? Вон лезь в палатку. Там надувной матрац, – предложил бригадир. – А хочешь – лезь под полог.

– Я и в самом деле малость вздремну, – сказал Коньков и полез в палатку.

Заснул он быстро, как в яму провалился. Ему снился сон: будто он еще мальчишкой идет полем, по высоким оржам; чем дальше идет, тем все выше становится рожь, наконец он скрылся в этих колосках с головой, и ему стало жутко оттого, что не видит и не знает, куда надо идти. И вдруг откуда ни возьмись налетают на него два лохматых черных кобеля, хватают его за штаны и начинают рвать их и стаскивать. Он смотрит по сторонам – чего бы найти и огреть этих кобелей, но нет ни камня, ни палки, одна рожь стоит вокруг него стеной. Он хочет ударить их кулаком, но не может: руки онемели от страха и не слушаются. Хочет крикнуть – язык не ворочается, и голоса нет.

– Да проснитесь же вы, наконец! – услыхал он над самым ухом и открыл глаза.

Над ним склонился Дункай и теребил его за брюки и за китель.

– Что случилось? – тревожно спросил Коньков, вскакивая.

– Кончуга вернулся. Говорит – кашевара нет нигде.

– Что ж он, сквозь землю провалился? – сердито проворчал Коньков.

– Наверно, в другое место ушел. Сидит где-нибудь на протоке и рыбачит. Тайга велика. Чего делать будем?

Коньков наконец пришел в себя от сонной одури, вылез из палатки, подошел к костру. Тут вместе с рабочими сидел и Кончуга.

– Ты хорошо смотрел? – спросил его Коньков.

– Хорошо. Кричал много. На Слюдянка нет никого.

– Павел Степанович, куда же он делся? – обернулся Коньков к бригадиру.

– Где-нибудь рыбачит в другом месте. Да вы не беспокойтесь. Вечером придет, – отвечал тот, помешивая в котле деревянной ложкой. – Отдохните у нас. Вместе и пообедаем.

– Нам, брат, не до отдыха, – сказал Коньков, потом повел носом: – А что у вас на обед варится? – и бесцеремонно заглянул в котел.

– Нынче варим рыбные консервы, – ответил бригадир, вылавливая огромной ложкой хлопья разваренной лапши и нечто розоватое, похожее на раздерганные и расплывшиеся клочья розовой туалетной бумаги.

– Значит, нынче консервы! А вообще что варите? – спросил Коньков.

– Уха бывает. Изюбрятину варим.

– А что, изюбрятина кончилась?

– Есть. Да Иван куда-то схоронил. Искали, искали… Где-то у воды прикалывает, в холодке. Или в реку опускает. В кастрюле она у него хранится, веревкой обвязана, да еще в целлофановом мешке. Так она сохраннее.

– А где достали изюбрятину? – спросил Коньков, все более оживляясь.

– У охотников Иван покупает.

– Вы ему продавали, Семен Хылович? – спросил Коньков у Дункая.

– Нет, – ответил тот твердо. – К нам за мясом он не приезжал.