Кристина ждала продолжения, но в стоматологическом кабинете сгустилась тишина, нехорошая и темная, несмотря на яркое солнце за окном.

После гибели ОйСветы Борис думал, что жизнь кончилась. Прошла. Она у всех имеет строго ограниченный, срок, и предел Недоспасова подошел следом за Светиным. Ничего необычного. Он оказался подонком, предателем, погубил, изуродовал людей… Играючи и шутя, ради пустой прогулки в горы…

Он часто вспоминал рассказ ОйСветы о том, как ее бросили все знакомые после ее провала в институт. С Борисом произошло то же самое. И это естественно и заслуженно. Телефон будто лишился голоса, и Борис с трудом приходил в себя после операции в притихшей квартире. Но вечерами, когда возвращались с работы родители, становилось еще хуже от причитаний матери и хмурого молчания отца.

Недоспасову дали академический, потом он подумывал о переводе на вечерний. Так текло ненужное ему теперь, бесполезное, словно взятое у кого-то напрокат время…

Он думал, какая это, в сущности, дичь и муть сиреневая — любовь, страсти, ревность… Мальчики, девочки, обниманки-прижиманки… А ведь когда-то им всем казалось, что это очень серьезно и важно, жизненно необходимо… И причиняло боль и страдания. Но разве можно их, эти смешные теперь горести жизни, даже просто сравнивать с горем и отчаянием, которые приносит с собой смерть?!

И еще Борис размышлял о том, что человек чересчур слаб и выдыхается при первом же трудном подъеме, при первой жизненной катастрофе. Очень немногим хватает воли продолжать восхождение и добрести в конце концов до вершины. — И то, что телефон не звонит, — это вообще-то хорошо, даже отлично. Что, например, Борис станет делать, что отвечать, если вдруг позвонит Леонид?.. Или кто-то другой?.. Например, подружка ОйСветы?.. А у нее их было великое множество…

Но судьба теперь его хранила и берегла от лишней боли. Он понемногу привык, приспособился к протезу, перевелся на вечерний, удачно не встречая бывших сокурсников, снова продолжил учебу и стал безумно увлекаться девочками. Словно пытался компенсировать свою утрату и забыться. Причем каждую свою девчонку он, ошибаясь, всякий раз называл Светланой.

— Ты ее любил? — спросила одна. — И ушла, словно растаяла в московской сырости, не дождавшись ответа.

— А это кто? — спросила вторая. И Борис прогнал ее за глупость.

Третья засмеялась и сообщила, что ей никогда не нравилось ее собственное имя, и она всегда мечтала зваться именно Светланой. Поэтому пусть все так и остается.

Борис обозлился — он сам не мог слышать это имя, проклинал себя за оговорки — и тотчас расстался и с третьей.

— На тебя не угодишь! — вздыхала мать. — Я не успеваю знакомиться с твоими бесконечными избранницами!

— А ты не знакомься! — буркнул Борис и перестал представлять матери дам своего сердца.

Мать не скрывала изумления оттого, что женщинам так нравится Борис. Очевидно, сама никогда ни за что не влюбилась бы в безногого.

Недоспасов недобро усмехался и тотчас влегкую находил себе новую пассию. В две секундочки. Девки действительно липли к нему, как пропотевшие в жару майки.

Мать всю жизнь заботилась лишь о том, чтобы ребенок хорошо ел. Остальное ее интересовало мало. Поэтому сын вырос не слишком понятным и почти чужим. История с походом в горы потрясла ее и больно ударила только поначалу. Позже, когда Борис начал ходить на протезе, женщина лишь заметила вскользь:

— Люди все взрослые! Никто никого за руку не тянул! Сами должны нести ответственность за свои поступки и соображать, куда и зачем идут и чем рискуют.