С каждым днем расстояние, которое мог пройти юноша, поддерживаемый то братом Гаспаро, то самим приором, увеличивалось. Вскоре он уже выходил из лазарета и шагал туда‑сюда по коридору, который вел к другим монастырским помещениям второго этажа: кухне, трапезной, скрипторию и иконописной мастерской. Затем смог спускаться в клуатр, а чуть позже – медленно обходить его. Каждый день приор с надеждой заглядывал в глаза незнакомца, ожидая, что к тому вернется память, но юноша молчал, и в его взгляде не было ни тени эмоций, ни намека на возвращение образов прошлого.

Вскоре дону Сальваторе пришлось столкнуться с возмущением некоторых братьев, которые требовали, чтобы незнакомца убрали из монастырского лазарета и отправили на странноприимный двор. Приор отказался выполнить их требование, объяснив, что на жизнь юноши уже дважды покушались, и потому покидать тщательно охраняемое место ему опасно. Однако эти доводы нисколько не убедили монахов, которые считали, что устав монастыря следует соблюдать неукоснительно. Приор знал, что когда отец‑настоятель вернется из поездки, то строго спросит с него за принятое решение. Самоуправство может здорово не понравиться старику, и тот вышвырнет незнакомца из монастыря. Времени оставалось мало: аббат сообщил, что вернется к Пасхе. В общем, у приора было меньше трех недель чтобы помочь юноше вернуть память и раскрыть тайну ужасного убийства брата Модесто.

А в один из дней, сразу после вечерней службы, к дону Сальваторе пришел монастырский иконописец брат Анжело.

Глава 5

– После вечерни я вспомнил, что не запер мастерскую, – взволнованно прошептал брат Анжело. – Вернулся и вдруг увидел, что дверь приоткрыта. Я осторожно подошел и заглянул внутрь. И глазам своим не поверил, увидев, что незнакомец сидит за столом и при свете светильника что‑то процарапывает на загрунтованной доске, которую я подготовил к работе.

– Он использовал стило, чтобы нанести изображение?

– Не знаю, я не стал его тревожить, сразу же побежал за вами…

– Ты поступил правильно, – сказал приор, направляясь в иконописную мастерскую. Брат Анжело последовал за ним.

В мастерской было темно, хоть глаз выколи.

– Надеюсь, с юношей ничего не случилось, – встревоженно пробормотал приор.

Они вошли внутрь и обыскали все закоулки и укромные места, освещая их принесенным факелом, но незнакомца в мастерской не было. Наверное, вернулся в лазарет. Когда же свет упал на заготовку, лежащую на столе, брат Анжело не смог удержаться от удивленного возгласа.

На доске, покрытой тонким слоем левкаса, юноша выцарапал изображение Пресвятой Девы с младенцем Иисусом на руках. Рисунок был великолепен, пропорции – совершенны.

– Святой Бенедикт, это потрясающе! – воскликнул брат Анжело. – Богородица Милосердная! Как же он смог нарисовать ее за такое короткое время, да еще без образца?

– Ты имеешь в виду, что здесь нет ранее написанной иконы, которая вдохновила бы его? – спросил дон Сальваторе, окидывая комнату изучающим взглядом.

– Нет, такую Богородицу я никогда не изображал. Это икона школы знаменитого русского художника Андрея Рублева, который жил в четырнадцатом веке.

– Значит, наш подопечный уже писал подобную икону, – задумчиво произнес приор.

– Конечно, и, скорее всего, не один раз – судя по уверенности линий. Но он учился явно не в Италии.

– А тебе известно, где делают такие изображения Девы Марии? – спросил дон Сальваторе, которого заинтересовало второе предположение брата Анжело.

Какое‑то время монах размышлял, рассеянно водя пальцем по губам.