— Можете мне не верить, но я видел, ваше величество, — я пристально посмотрел ему в глаза. — Так будет.

Я почувствовал, что сейчас на императора воздействуют не только мои слова, но, как прежде на Морозова, некая сила, клокочущая внутри меня. Только если прежде я, неосознанно и сам не желая того, передал предателю приказ не жить, то сейчас совершенно сознательно внушал императору необходимость пренебречь искушением абсолютизма. Я ненавидел себя за эту силу. Я понимал, что расплата за ее применение наступит неотвратимо, но знал, что могу выполнить свое предназначение, продиктованное кем-то свыше, только воспользовавшись этой силой. И, исполняя должное, я проклинал и себя, и свое видение, и саму эту силу.

— Что конкретно вы предлагаете? — сухо спросил меня император.

— Я хочу сказать, ваше величество, что вы должны действовать как разумный государь, коим, слава богу, являетесь. Вы прекрасно понимаете, к каким решениям готово наше общество, а что отдавать ему в руки еще слишком рано. Нельзя одним прыжком перекинуть народ из тоталитаризма в гражданское общество. Но когда он созрел, нельзя ему не вручать право самому определять свою судьбу. Это против природы, а значит неправильно. Я понимаю, как велик соблазн самому взяться за все рычаги и направить государственную машину к светлому будущему по кратчайшему пути. Но, увы, любое форсирование событий несет в себе больше вреда, чем пользы. Роль правителя — указывать направление движения, а не толкать народ силой. В Древнем Китае это называли «слушать голос Неба». Конфуций говорил: «Если государством управляет Сын Неба, оно просуществует десять тысяч лет. Если человек, слушающий голос Неба, — просуществует тысячу лет. Если человек, идущий против воли Неба, — не просуществует и восьмидесяти лет». И вы, и я хотим, в сущности, одного — многотысячелетнего процветания России. Во имя счастья будущих поколений я прошу вас отказаться от второй, секретной части плана Шебаршина.

— Откуда вы знаете, что она есть? — тяжело посмотрел на меня государь.

— Логика, ваше величество. Только логика — и небольшое знание психологии людей, отвечающих за государственную безопасность. Всегда и везде они почему-то убеждены, что без их надзора и указания ни одно благое дело в мире произойти не может. Они полагают, что любое ослабление контроля ведет только к пропасти. Я очень уважаю генерала Шебаршина как умного человека и профессионала, но что еще мог предложить директор ИКГБ, кроме укрепления единоличной власти императора? Все его программы, в конечном счете, всегда сводились именно к этому. В чем-то он прав. Но в том и заключается ваша роль, государь, чтобы находить разумный баланс между разными силами.

— Что ж, — государь откинулся в кресле и отвел глаза. — Я подумаю над сказанным. Давайте пока поговорим о делах текущих.

Я больше не подавлял его своей внутренней силой, понимая, что дело сделано, и глава самой мощной в мире державы узнал все, что хотел передать ему некто свыше... а может быть, из преисподней. Передав ему этот импульс, я невольно пожалел его, как и всех людей, чья власть влияет на судьбы мира. Воистину, роль их так велика, что они просто не могут избежать прямого воздействия тех сил, которые считают себя здесь хозяевами и которые мы называем высшими или потусторонними.

«А ведь Гоюн способен передавать такие импульсы мгновенно, — не то подумал, не то услышал я откуда-то. — И, может быть, сейчас передает свое «послание» другому великому правителю. Игра не закончена, а мы все лишь марионетки в ней. Итог схватки становится ясен только в последний миг. Но и схватка может быть закончена только тогда, когда оба бойца уйдут со сцены».

Впрочем, отныне — я знал это наверняка — от меня уже не требовалось быть проводником чужой воли. Мне оставалась лишь роль советника государя, да и то ненадолго.