Наклон воронки, ведущей в небытие, становился все больше, и все труднее было киммерийцу карабкаться по изгибающейся земле. Черный студень уже единым потоком несся к своему истоку, к гладиаторской арене, но огибал бегущего в противоположном направлении человека — ведь голову того венчает Шлем…

До стены двадцать шагов… Пятнадцать… А склон все круче, и все, кажется, не успеть, уже скользят сапоги по предательски выгнувшейся мостовой, и он сейчас упадет, и покатится по почти отвесному склону в бездну, ну еще немного, пять шагов… два…

Выкрикнув что-то нечленораздельное, Конан собрал в кулак весь остаток своих сил и прыгнул. Пальцы его ухватились за кончик веревки, свисающей с гребня стены вцепились в него мертвой хваткой…

И тут земля, на которой некогда стоял город Вагаран, полностью провалилась в Ничто.

Рыдая и смеясь, то ли от горя, то ли от радости, Минолия помогла киммерийцу перевалиться через парапет.

Глухо застонав, когда девушка слишком сильно обхватила его за бок, варвар опустился на землю и привалился к восхитительно твердой, прохладной стене. Стащил с головы проклятущий Шлем, отбросил его подальше.

— Ты ранен? — с тревогой спросила Минолия.

— Пустяки, царапины,— с трудом ответил Конан, не открывая глаз.—А где Ай-Берек и Орландар?

В ответ Минолия всхлипнула.

— Никого нет… Все умерли… Я одна осталась…

— Почему же… А я?

— Да. И ты… Ты победил?

— А то. Делов-то — раз, и готово.

Кружилась голова, горели раны, кровь (сколько ее там осталось, глотка два, не больше) гулко стучала в висках.

— Что там, внутри за стенами?

— Ничего… Темно и пусто…

— Понятно… Вот что, деточка… Я пока посплю немного, а?

— Конечно, господин Конан, конечно…

И киммериец тут же провалился в беспамятство. Никакой радости от очередного спасения мира он не испытывал. Он даже не почувствовал, как к нему прижалось хрупкое девичье тело, согревая его своим теплом, ограждая от ночной прохлады.

На востоке занималась заря нового дня.

Глава двадцать четвертая

Первым очнулся Конан.

С наступления рассвета прошло много времени; утро заканчивалось, надвигалась дневная жара.

Тело не слушалось — мышцы молили оставить их в покое, дать расслабиться еще хоть на мгновение. Им потакал слаженный хор ноющей боли ран и ожогов: и свежих, и давно затянувшихся, и тех, о которых он и вовсе забыл.

Варвар с трудом выгнул шею — посмотреть, что осталось от славного города Вагарана.

Ничего не осталось. Высокая городская стена бессмысленно окружала исполинскую песчаную воронку глубиной в пол-лиги, с плавно изогнутыми склонами, над которой поднимался сияющий круг солнца.

— Был город — и нет города,— вслух сказал Конан, и не узнал собственного голоса — хриплый, надтреснутый; во рту ощущался вкус крови. Он сплюнул, посмотрел на слюну. Так и есть: кровь. Э-хе-хе…

Встряхнуться в таких случаях киммерийцу зачастую помогала ругань — самая грязная, отборная, произнесенная в полный голос. Он набрал в легкие побольше воздуха и на выдохе прошелся по событиям прошедшей ночи, по городу, получившему свое, но заслуживающему вдогонку самых отборных ругательств, по колдунам любых мастей и окраса.

Полегчало.

Северянин поднялся на ноги, повернул голову — и натолкнулся на негодующий, возмущенный взор пробудившейся Минолии. Конан ответил ей взглядом, не скрывающим недоумения, а потом вдруг понял: девушку разбудила, а главное, разгневала его брань, и ничто иное. Не привыкла она к таким выражениям в своем Ордене, и наплевать, что рядом воронка вместо города, а мир чудом спасен им, варваром.