Я чуть потянул собаку, и Сан Саныч поднялся к окошку, заглянув туда и вывалив язык. Ермолин чуть просветлел.

— О, Сан Саныч. У меня тут только для тебя ничего нет. Тебе же карамельки нельзя?

Любит он животинок, просто тогда я этого не знал. Любит любых, от собак и кошек до куриц и кроликов. Вот и разводит их у себя в частном доме, особенно обожает куриц.

— Афанасий Макарыч, — тоном заговорщика начал я. — Мы тут с батей поговорили, думаем, может, курочек завести следующим летом. А ты, говорят, большой спец в этом.

— Ну, чё-то понимаю, — дежурный положил трубку на место и подозрительно посмотрел на меня. — А чё за вопрос?

— Да вот тут присмотрели брам, десяток, белые такие, большие. Что скажешь…

— Бери! — с энтузиазмом прокричал Ермолин, не дожидаясь вопроса. — Бери, не пожалеешь. Несутся — во! Большие, жирные, мясо вкусное! О! — он поднялся с места и начал что-то изображать руками. — У меня петух есть, брама! Я его отдельно держу, он огромный, всех петухов побил, всех куриц истоптал, ё***-террорист! А он тяжёлый, ломает их, когда топчет. Так что, если что, могу показать, и возьмёте.

— Да без проблем посмотрим, — сказал я. — Слушай, Макарыч, я уже на вторых сутках, а мне в депо надо, Шухов отправил, вот когда вернусь…

— Тачку надо? — он поднял трубку, набрал номер и злобно проговорил: — Ефремов! Машину подготовь для оперов! Ну и что, что бензина нет? Слей откуда-нибудь! Мне тебя учить, что ли?

— Благодарю, — я потянул собаку за собой. — Потом зайду.

— Ждёт там, на улице, — дежурный махнул мне рукой.

Я вышел, придержав собаку, чтобы не напугать посетителей. А город уже проснулся полностью. Машины ездили вовсю, открывались магазины, а с рынка неподалёку доносились песни тех лет:

— Говорил мне хан, не ходи на бархан, — слышалось особенно отчётливо.

— Прощай, цыганка Сэра, — прозвучало из проехавшей мимо «шестёрки».

— Золоткой упала с неба звезда. Что, не загадала? Ну, как всегда, — играло где-то ещё.

Василий Иваныч торчал у киоска неподалёку, где продавали пиво и сигареты, и тщательно пересчитывал мятые купюры и монеты в руке. Киоск был укреплён, видна крепкая сварная решётка. К стеклу изнутри приклеены пустые упаковки от шоколадок, жвачек и сигарет, и нарисованные от руки ценники, почти все с тремя нулями.

— Люба, — мягким голосом позвал Устинов в окошко, — у тебя сигареты три тыщи стоили, теперь три с половиной. Запиши на меня, я тебе занесу до вечера. Не хватает чутка.

— Ой, Устинов, — недовольно проговорила ярко накрашенная продавщица, отлипая от зеркальца, в которое смотрела. — Вот на шею мне сел уже. Ладно, но только до вечера! Понял? Чтобы не как в прошлый раз.

— Вот ты меня понимаешь, радость моя. А раз ты сегодня добрая, пива ещё тогда…

— Какое тебе пиво⁈ — прокричала она. — Окстись уже! Пиво ещё тебе. Иди уже, не мешай!

— Василий Иваныч, — позвал я. — Поехали, машину дали.

— О, да ладно! — он удивился, доставая сигарету из новой пачки. — Ты как его уломал? Не бил же? Ха! Шучу. Ладно, погнали. Ща, покурю только, чтобы собаку не травить. Там, короче, помер кто-то, а пока транспортники из области приедут, три дня пройдёт. Вот нам Шухов и подсуетился, с начальником транспортной договорился, что мы, типа, займёмся.

Это была та же самая машина, на которой мы ехали с Якутом. Водитель Степаныч посмотрел на нас с Сан Санычем, вздохнул, но кивнул — залезайте, мол.

Сам я в депо был всего пару раз, куда чаще там бывали коллеги из линейного отдела транспортной милиции, ведь с железной дороги воровали всё, что не прибито гвоздями, а иногда тащили и прибитое.