А вы сами занимались когда-нибудь переводом? Если да, то доводилось ли вам переводить с русского языка?

Да, переводил, но редко, для собственного удовольствия. Я упомянул бы «Орестею» Эсхила (третий или четвертый перевод этой вещи на албанский язык). Мой перевод был экспериментальным, я как бы заключил с самим собой пари: сохранить максимальную верность оригиналу — это касается как содержания, так и формы, и даже сохранить ту дымку загадочности, которая часто встречается в греческой трагедии. Как раз ее-то переводчикам обычно не удается передать, а мне нравятся таинственные вещи. Из французской литературы я перевел "Пьяный корабль" Рембо, а из русской поэзии «Осень» и отрывки из "Евгения Онегина" Пушкина. Кроме того, когда я был студентом, перевел "Облако в штанах" Маяковского. Так же как и при переводе «Орестеи», при переводе этой поэмы я поставил перед собой цель — во что бы то ни стало сохранить ритм и музыку оригинала. Мне хотелось бы привести первые строчки моего перевода:

Вам нравится давать в своих произведениях новые трактовки мифов, как это, к примеру, сделано в вашей единственной драме "Скучное время года на Олимпе"? Не могли бы вы что-нибудь рассказать об этом?

Когда занимаешься литературой с подросткового возраста, у тебя возникают довольно странные идеи, из тех, что называют «сумасшедшими». Я уже рассказывал о «Макбете», теперь расскажу кое-что о "Гамлете".

Привлеченный все тем же словом «призрак», я взял его из библиотеки моего дяди, чтобы прочесть, но к концу первого акта я сильно рассердился на Шекспира, поскольку мне показалось, что принц Гамлет насмехается над тенью своего отца. И тут мне пришло в голову, что я должен исправить трагедию, переписав "все эти насмешки". Мой дядя, застав меня за этим занятием, надрал мне уши и сказал: мало того, что ты идиот, ты мне еще и книгу испортил. Это меня, однако, не остановило. Очень расстроенный коварным захватом Трои, я мечтал написать произведение, в котором Троя не пала бы, то есть чтобы троянцы не затаскивали внутрь этого деревянного коня. Я думаю, миллионы подростков испытывали похожее сожаление по поводу Трои. Но у меня это не осталось только подростковой мечтой. В 1965 году я написал роман «Чудовище», в котором речь идет именно об этом. Роман был запрещен, поскольку его объявили авангардистским и декадентским. Драма, которую вы упомянули, связана как раз с мечтой моей юности: воссоздать забытую греческую трагедию. Удалось мне это сделать только десять лет назад, то есть далеко уже не в юности. К «Прометею» Эсхила, который является средней частью утраченной трилогии, я дописал первую и третью части… Немного сумасшедшая затея, не правда ли? Тем не менее драму поставили во Франции, в Албании и, возможно, скоро поставят и в Греции.

В качестве последнего вопроса: что бы вы хотели сказать читателю "Иностранной литературы"?

Что касается российских читателей, то я считаю их одними из самых лучших в мире. Для меня как для писателя все люди — моей страны и других стран — не только люди, но одновременно и читатели. Среди своих читателей мы, писатели, словно в своем собственном королевстве.

Я надеюсь, что мои книги найдут понимание у российского читателя. И напоследок мне хотелось бы, чтобы вы сопроводили это интервью коротеньким рассказиком, написанным мной в 1985 году. Рассказ называется "Смерть русской женщины". В нем есть многое из того, о чем я только что рассказал.

Смерть русской женщины

Нина Ф. Москвичка. Вышла замуж в 1959 году за албанского студента. После слов «люблю» были прогулки по парку Горького, звонки из засыпанных снегом телефонных будок, всхлипы "ты меня не забудешь" и т. д. и т. д., и так до: "Гражданка Нина Ф.