— «Вышку» и на этот раз по нашей гуманности ты, конечно, навряд ли получишь, Паша, врать и пугать тебя не стану, но… — продолжил Колосов задушевным тоном. — Но насчет пожизненного… Или, на худой конец, четвертачок…

Свайкин дернулся, словно его ужалили, и впился в мента яростным взглядом: Колосов грустно усмехался, словно жалея его, пропащего, а сам думал — вот сейчас Павлик лихорадочно кумекает, о каких же еще налетах (помимо красноглинского разбоя) может быть известно оперативникам. За ними много, много всего — по гляделкам его бегающим это ясно, но вот насчет убийств…

— Прошлый раз все тебе гладко сошло с рук, Па ша. Легким испугом отделался. И обнаглел. Ой как обнаглел, парень — Колосов скорбно пригорюнился. — Но ты думаешь, то твое прежнее забылось? Пусть не доказали тебе, но разве такое мы забываем, Паша? И теперь вот, ежели приплюсовать в совокупности — ну понимаешь, не маленький: один пишем, три в уме — все это твое прошлое и нынешнее, то получается… «Вышка» бы получилась, дорогуша. Но так как сейчас у нас на дворе гуманность, то…

— Ты што от меня хочешь? — хрипло спросил Свайкин. — Ты.., ты зачем меня вызвал, а? Чего тебе опять от меня надо?!

— Чего тебе надобно, золотая рыбка… А ты догадайся. Видишь, мы и беседу-то с тобой начали, как добрые старые корешки, словно и расстались-то всего полчаса назад… Ты догадайся, Паша, зачем я тебя вызвал. Должность мою ты, наверное, не забыл?

— Помню я вас.., и должность вашу.., твою помню. — Круглый Павлик скорчил презрительную, недоуменную гримасу. — Клевету поносную на меня возводили, дело фабриковали.

— Правду тебе говорил. А ты, помнится, после легких капризов тоже правду мне начал говорить, в отличие от того, что на суде потом лепетал. Но это дело прошлое. Не Вартан, царствие ему небесное, меня сейчас интересует, не пальба ваша в «Икарусе» и все прочие ваши похождения на Каширском и Симферопольском шоссе… — По тому, как дрогнули веки Свайкина, Колосов смекнул, что уж хоть с одним-то разбойным эпизодом он сейчас явно попал в яблочко: и правда, гонять надо транспортникам этих ханыг по всем фактам нераскрытых грабежей на подмосковных дорогах. — Про дорожные ваши безобразия, Паша, с тобой другие толковать будут и не раз. А со мной ты сейчас потолкуешь о том, за что тебе и твоим дружкам, к моему великому сожалению, «вышку» не дадут, заменив ее пожизненным…

— Да я никого не убивал, матерью клянусь! — Это было выпалено без запятых и пауз на одном дыхании. — Что я, слепой, куда бью, не вижу, что ли? Водила за руку схватился, я ж видел, визжал только, как заяц перепуганный. Я что, не знал, что ли, куда стрельнул? Да я и не хотел, они сами начали… — Круглый осекся, поздно осознав, что с головой полез в ловушку. Черт, ведь он был там в автобусе в маске, ни одна собака б его не узнала среди подельников! Никто б не доказал, что именно в его руке и был пистолет «ТТ» — единственная настоящая пушка, из которой и ранили навылет водителя автобуса. А сейчас он сам по своей же глупости признался, что…

— Шофера ты только ранил, Паша, — перебил его Колосов. — А вот пассажира вы убили. Зверски.

Круглый вытаращился. Однако усилием волк подавил душившие его гнев, досаду и страх и прошипел:

— Какого это еще пассажира, начальник?

— А корейца-то. — Колосов печально наклонил голову, словно это уже было доказанным фактом и никакие возражения Свайкина помочь делу уже не могли.

— Какого корейца? Какого еще корейца?! — взорвался Круглый Павлик.