Нравственность не уживалась с удовольствием. Проституток уводили в тюрьму и осматривали, а ученые мужи, пытавшиеся подменить сифилис или СПИД генетическим отравлением, также передающимся по наследству, вызывали восторг у поборников добродетели. Мартина никогда не была склонна к философским размышлениям, и еще меньше — к политике, однако после того, как на одном из атоллов неподалеку от австралийского побережья была взорвана какая-то новая бомба она послала в парламент скандальное письмо, в котором извращения науки сравнивала с извращениями чувств и требовала, чтобы ученых — создателей подобных вещей — ставили на специальный учет, регулярно подвергая медицинскому освидетельствованию, а проституция мозга, так же, как и прочая, строжайшим образом регламентировалась и контролировалась. Уже повзрослев, Мартина часто с мягкой улыбкой вспоминала заведение мамаши Розалины, где порок еще не был так страшен и не претендовал на то, чтобы разрушать все и вся. Извращенцы, регулярно приходившие туда, грезили лишь о том, чтобы разрушить только свое собственное тело: находясь в нескольких минутах от прирученного небытия, они не боялись с наступлением ночи появляться на темной аллее, чтобы в очередной раз переступить порог публичного дома.

Итак, воспитанием Мартины всецело занимался ее отец, и когда ей исполнилось восемь лет, он заставлял свою единственную дочь наизусть заучивать небольшие отрывки из «Основ анархии». Вскоре Марта декламировала призывы к перемене существующих порядков так же, как другие дети в ее возрасте рассказывают о Белоснежке и семи гномах или о Микки-Маусе. Мистер Липтон с неподдельным удовольствием слушал, время от времени кивая головой в знак одобрения, и затягивался сигаретой, едкий и удушливый запах которой вызывал у маленькой девочки жуткую тошноту.

Когда Мартине исполнилось четырнадцать, миссис Липтон отошла в лучший мир. Отец посчитал вполне естественным, что девочка должна продолжить дело матери, чем она какое-то время и занималась, но только потому, что была слишком растеряна, молода и неопытна, чтобы подумать о протесте. Ни в еде, ни в «Джонни Уокере» мистер Гарри Липтон недостатка не испытывал и продолжал заниматься воспитанием малышки, описывая в розовых тонах будущее человечества после упразднения институтов семьи и брака, когда индивидуум, свободный ото всякого принуждения, расцветет наконец во всей своей первозданной природной красе, когда на земле наконец воцарится полная гармония — гармония душ, умов и тел. Поскольку «Джонни Уокер» делал свое дело, мистер Липтон порой поднимался в своих проектах на такие высоты, что дочь была вынуждена помогать ему раздеваться и ложиться в кровать, чтобы тот не упал и не ушибся. Вскоре, однако, выпады теоретика против институтов семьи и брака стали более определенными и целенаправленными, и девочка очень даже ясно увидела, как именно он собирается освобождать детей и родителей от пут буржуазной нравственности, морали и предрассудков, связывавших их по рукам и ногам. Когда это происходило, Мартина с площадной руганью на устах выпрыгивала из своей кровати, хватала зонтик и наносила родителю несколько увесистых ударов по голове, и мистер Гарри Липтон с бутылкой в руках сразу же отступал назад. Она запирала двери своей комнаты на ключ и некоторое время перед тем, как уснуть, лежала в постели с открытыми глазами, мысленно представляя мэра Мельбурна, архиепископа, шерифа полиции, правительство — все то, что ее отец так люто ненавидел и что по этой причине казалось ей необыкновенно привлекательным.

Она никогда не плакала. Слезы Марта всегда считала исключительной привилегией деток богатых людей. Позже, когда у нее появятся пусть незначительные, но все-таки свои деньги, она сможет позволить себе такую роскошь и заплакать, а пока что и думать нечего об этом. У нее не было ни малейшего желания идти по стопам умершей матери, она решила, что лучше отправится на тот свет от голода, чем будет по четырнадцать часов сидеть за столом, вкалывая на выпивку для отца.