Он уже не видел, как вынимали из свернутой набок кабины пилотов, которые, кажется, были живы, но пострадали здорово… Как еще позже с помощью домкратов приподняли двигатель вертолета и вытащили из-под него еще дышащего губернатора… Как потом его спешно отправили на эмчеэсовском вертолете в госпиталь. А в другую машину, которая летела в Шушенское, стали грузить раненых и контуженных при падении, оказывая им первую медицинскую помощь.

И все это время Геннадий, будто боясь остановиться и что-то забыть, говорил и говорил Кате. До тех пор, пока врач ему не сказал, что она без сознания, Зря старается… А он вовсе не старался, и уж тем более оправдать себя.

Когда все жертвы были увезены, собралось все начальство, стали выяснять причины трагедии, поскольку, как оказалось, никто так толком ничего и не понял. Пришли к выводу, что могла неожиданно испортиться погода, здесь такое случается сплошь и рядом.

Потом кто-то вспомнил, что в момент падения машины слышал какой-то гром, похожий на взрыв. Предположили, что где-то поблизости могла сорваться лавина. А в общем, оставили все как есть, до прилета сюда специальной комиссии, которая и станет разбираться в причинах и следствиях…

Но только один человек знал правду. Или двое, если Катя все-таки слышала, о чем он ей говорил. А может быть, и трое. Но третьего, бурята Мишу, Геннадий, как ни искал, не нашел. Тот снова исчез бесследно. Точно так же, как не знал он, успел ли тот произвести свой убийственный взрыв, или его сбросила в пропасть туча снега после выстрела «пушки». Впрочем, для Геннадия Нестерова последнее обстоятельство теперь не имело ровно никакого значения…

Через два или три дня, находясь все еще в состоянии, близком к помешательству, он с первым же попутным вертолетом, которые теперь зачастили на базу, то привозя, то увозя членов разных «высоких» комиссий — и из правительственных, и из авиационных ведомств, отправился в краевой центр. Не в больницу к Кате, туда его не пустили, она находилась теперь в коме, и исход никому еще не был ясен, но ему намекнули, что положение неутешительное. И тогда он решил покаяться перед сестрой Кати, Людмилой.

Он попытался ей все рассказать — от начала и до конца, но вдруг понял, что никому его покаяние не нужно. А судить его может лишь сама Катя, если захочет это сделать. Если Бог разрешит… Так и вернулся он на базу — а куда ж было еще деваться? — непонятым и непрощеным. А какого прощения и от кого он, собственно, добивался?

Его, кстати, никто не трогал, даже и близко не подозревал. При чем здесь какая-то «пушка»? Но получалось так, что вместе с невольным страхом постепенно исчезало и чувство вины. Почему — он этого понять не мог. Возможно, потому, что неожиданно обнаружил у себя в закутке, среди нескольких книжек, которые иногда почитывал на сон грядущий, несколько цветных фотографий. Конечно, их специально оставил тот Миша, это сомнения не вызывало. Когда Геннадий увидел их в первый раз, его охватила такая ярость, что он готов был в прах разнести ни в чем не виноватый вагончик…

Что было на них изображено? А что может запечатлеть мерзавец? Ну, конечно, подсмотреть в щелку, как человек, похожий на бывшего губернатора, — лицо-то не очень разборчиво, а голые мужики сзади почти все одинаковые, — трахает в широком кожаном кресле такую же голую бабу. С искаженным от страсти лицом… Кати…

— Знаешь, как такой монтаж делается? — спокойно спросил впавшего в ступор Геннадия. — Элементарно, старик. Дай мне пяток фотографий людей, которых ты знаешь, и я тебе такую картинку сварганю, ни одна экспертиза не разберется…

— Это я понял… Потом.