Вот и сейчас компанию ему составляло столичное юридическое «светило» — сам Зорий Белкин! Но, слушая патриарха адвокатуры, Николай все никак не мог отделаться от ощущения, что он по непонятной какой-то прихоти пытается, как кто-то хорошо подметил, расколоть грецкий орех микроскопом. А нужны ли такие усилия, которые он в настоящий момент собирается предпринять? Зачем подключать воистину бесценные знания и опыт адвоката к проблеме, решить которую гораздо проще нажатием вон той маленькой черной кнопки, вмонтированной снизу в ореховую доску стола? Не полениться, встать, подойти и нажать, а вошедшему в гостиную Мише просто кивнуть. Он поймет. И завтра там или послезавтра, когда московский следователь отправится на юг, в Саяны, на место аварии губернаторского вертолета, произойдет что-нибудь похожее на то, что случилось с Орловым. И вопрос отпадет сам собой, как сухой осенний лист…

Так ведь нет, боже упаси! Это ж сразу какой общественный резонанс! Чушь сплошная, надо просто башкой варить и запасные варианты всегда иметь за пазухой, а главное — жесткость и еще раз жесткость! Никакая власть не может обойтись без твердой руки. И, кажется, это начинают понимать даже в Москве. Правильно, деньги и власть должны быть зажаты в одном кулаке, тогда и порядок в стране будет, а не размазня «дерьмократическая»…

— Поймите, уважаемый Николай Степанович, — продолжал убеждать его в элементарных вещах адвокат, — привлечение сейчас к вашей личности очередной, извините, порции негативного внимания может оказать поистине катастрофическое воздействие на ту значительную программу, которую вы с присущим вам блеском замыслили…

«Ох, до чего ж красиво поет! — не меняя скучающего выражения лица, подумал Бугаев. — Петушок ты мой славный… Тебя бы к пацанам, на зону, сытенького такого, да премудрого, вот бы оторвались!..»

Впрочем, зона, как таковая, никогда не принимала в свои объятия и Кольку Бугая, всегда дело обходилось «крыткой» — следственным изолятором. А зона — это так, фольклор, больше для понта. Не был ведь коронован в «законники» Бугай, однако авторитетом пользовался, по сути, непререкаемым. Десяток убийств висит на нем, да вот беда, никто доказать не может. А кто и мог бы, тот спит в земле сырой. Один — «сражен булатом», другой — «вот пуля пролетела и — ага!», ну и прочие, кому что в конце выпало. А где нынче Бугай? А вот он, в кресле любимом раскинулся. А все почему? Да по той элементарной причине, что не шел на компромиссы со своей совестью Николай Степанович, вот такая уж она у него — оригинальная, не принимающая никакого снисхождения. Ни к себе, ни к другим. Оттого, видно, и жив, и в форме, и — в шоколаде. А этим все неймется, все золотую середину ищут…

Вообще-то говоря, зря он грешит на старика. Тот старается как может и даже больше, чем может, это видно. Но, слушая обе записи его разговоров со следователем, Бугаев не мог отделаться от ощущения, что тот следователь в чем-то все-таки переигрывает адвоката. Неосязаемо как-то, скорее подспудным, звериным, что ли, своим чутьем догадывался Николай. Еще после их первой беседы, когда он сделал для себя практически окончательный вывод относительно судьбы Турецкого — надо ж, фамилия-то какая, из этих, наверное! — а Белкин начал категорически его отговаривать — и это тоже было понятно, за свою шкуру старик дрожал, засветился ведь! — Бугай решил взглянуть на своего противника собственными глазами.