Я быстренько выпрямился. (Тот, кто прислуживал в алтаре, навсегда остается мальчиком, прислуживавшим в алтаре.) «Да, — произнес я, отчаянно стараясь вспомнить, как правильно называть кардинала. — Ваша… — Милость? Превосходительство?… Быстрее соображай, парень!.. ага… — Преосвященство».

Несколько лет назад мы с папой обсуждали похоронные мероприятия. Он сказал тогда: «Если я все еще буду знаменит, назначь церемонию в соборе Святого Патрика. А если не буду, назначь в Стэмфорде, в церкви Святой Марии». Если судить по количеству бумажных сообщений и телепередач, последовавших сразу после его кончины, папа был весьма «знаменит». Я замолвил слово приятелю-священнику насчет кафедрального собора, который пустил его по цепочке, и вот теперь мне звонил кардинал. В высшей степени меня впечатлило то, что он сам, лично, набрал мой номер. Ничего похожего на, скажем: «Я его преосвященство, имей в виду, ничтожество». Он был веселый, и мы пошутили насчет нашего общего приятеля-священника, которого он называл (шутливо) «человеком с определенно дурным характером».

Так как римский папа должен был прибыть в город ближе к Пасхе, то положение было почти безвыходное, однако кардинал все же нашел день для моего папы. Мать-церковь наверняка бюрократическое учреждение, но если она делает шаг, то делает уверенный шаг.

Первым делом я позвонил Генри Киссинджеру. «Привет, Генри, — сказал я. — В последние дни я как будто только и делаю, что прошу о некрологах». Он вроде бы растерялся, но ответил, что это честь для него. Я воспринял его слова как комплимент: тевтонец с разумом как стальной капкан, который одно время взвалил на себя заботу о мире, Генри Киссинджер имел доброе (желеобразное) сердце. Он — официальный член «Бригады плакальщиц». Подумав, он сказал, что не уверен в своей способности сделать все правильно. На это я ответил, что буду сидеть в первом ряду и строить ему гримасы, если он сделает то же самое для меня.

Мы договорились, и снова я был под большим впечатлением нашего века Интернета. Посыпались послания. Я решил сделать похороны открытыми для публики отчасти из благих соображений, отчасти из эгоистических. Я провел бог знает сколько часов, подписывая (необходимые) приглашения, когда решили устроить поминальную службу для мамы, однако это не доставило мне удовольствия, особенно если приходилось сообщать, нет, извините, тети Ирмы и кузины Иды не смогут быть, даже если бы очень захотели. Я не хотел играть роль вышибалы в соборе Святого Патрика. «Вы — да, входите. Нет, вы не можете войти. О да, мистер Видал, мы ждали вас. Для вас свободно место впереди, рядом с Норманом Подгорецем».

Позвонили из Белого дома. Президент не сможет посетить церемонию, но вице-президент Чейни сообщил о своем желании быть на ней, более того, вице-президент Чейни высказал желание произнести прощальную речь. Со стороны Белого дома это было оказанием особой чести, однако весьма сомнительной для всех остальных папиных друзей и поклонников. Я представил, как две тысячи человек выстроились под дождем в ожидании, когда секретная служба выполнит свою работу, потому что стоило папе замыслить отъезд из этой юдоли слез — и дождь лил не переставая. И я ответил Белому дому так: «Вы очень внимательны, и я искренне тронут, однако, имея в виду меры безопасности, наверное, лучше бы отменить приезд вице-президента».

Потом был второй звонок из Белого дома: «Мы пытаемся сделать „рекламу“ для вас, но мы постоянно работаем в этом направлении. Вице-президент посетил похороны Майка Дивера и Джейн Киркпатрик, и это почти не создало никаких неудобств».

Я подумал: «Жаль, нельзя обсудить это с папой!» Дилеммы такого рода доставляли папе неизъяснимое удовольствие. Он был бы не против, если бы ему отдал дань уважения действующий вице-президент Соединенных Штатов Америки.