Слегка взбодрившись, я открываю дверь, чтобы выйти из ванной и… сталкиваюсь нос к носу с Сержем Лаказом в черных трусах и майке с девизом Amnesty International. Худой, как скелет, встрепанный, мертвенно бледный, он с видом сомнамбулы огибает меня, не видя, и направляется в туалет. Я бесшумно затворяю за ним дверь и иду обратно в холл, где мой начальник многословно и восторженно излагает бухгалтеру содержание новеллы Марселя Эме «Коллекционер жен». Тот настороженно слушает его, явно ожидая подвоха.

В результате этого консилиума, господин Кандуйо пригласил меня пообедать с ним в «Герцоге Беррийском» — в память о Рафаэле Мартинесе, уточнил он. На самом деле, он уже после первых закусок начисто забыл про моего коллегу и заговорил исключительно о самом себе. Демонстрируя при этом широкую эрудицию и блестящее остроумие.

— В вашем возрасте я работал инспектором VI-го округа Парижа. Сплошное наслаждение — там жили все знаменитости. Я изучал их досье в первую очередь, а, готовясь к встрече, штудировал их произведения. Все они прошли через мои проверки — и Академики, и Гонкуровские лауреаты, и дамы, получившие премию Фемина… И все молодые дарования, которые я, можно сказать, вовремя приметил. Среди них многим еще не с чего было платить налоги, но это я вводил их в избранный круг! И никогда не ошибался, — судите сами: Алексис Керн, Сильви Жанен, Ришар Глен…

Я доверчиво киваю. Свой мобильник я незаметно положил себе на правое колено, переключив вызов на вибратор: вдруг на экране появится имя Коринны.

— Когда-нибудь я покажу вам их книги с дарственными надписями. Вы ведь и сами библиофил, — о, вы просто с ума сойдете от зависти! Знаете, я с первой же встречи играл с ними в открытую, я говорил: поверьте, я обожаю писателей, я прекрасно понимаю, что у вас нет ни времени, ни намерения всерьез мухлевать с налогами, поэтому не стану надоедать вам нашими расчетами, просто выдайте мне быстренько список ваших гонораров и давайте говорить о литературе! Очень скоро они уразумели, что я систематически устраиваю эти проверки не ради преследования, а для того, чтобы ими не занялся кто-нибудь из моих менее эрудированных коллег. Какой-нибудь тупица, не читающий книг. И тогда наши встречи превращались в литературное пиршество. Они показывали мне свои рукописи и черновики, делились удачами и сомнениями, признавались, какой страх обуревает их перед чистым листом бумаги… Ах, чудесное было время! Нередко я и сам подсказывал им новую идею, пробуждал их вдохновение, становился их музой. Помню, Арагон сказал мне: «Сколько нужно рыданий, чтоб зазвучала гитара?..»

Я глядел на него, слегка захмелев от белого «мерсо», которое он щедро подливал мне, извиняясь, что сам пьет только воду. Мне приятно было слушать, как он себя расписывает, упиваясь собственным красноречием; вот счастливый человек, думал я, стоит обеими ногами на земле, и совесть у него спокойна, и память в полном порядке. Под мерное журчание его повествования с благородными модуляциями я временами почти забывал о призраках, жаждущих завладеть мной, и даже о Коринне, изгоняющей меня из своей жизни.

— Я потерпел только одно фиаско — с Марселем Эме, одним из величайших наших романистов. Увы, он не зависел от меня. Один мой коллега из XVIII-го округа рассказал однажды, что в ходе очередной проверки великий Марсель не произнес ни слова, зато потом взял его с собой на Монмартр поиграть в шары, в виде утешения, — поскольку тот не нашел никаких поводов для штрафа.