Когда убийцу схватили — сосед, выгуливающий собаку, услышал звуки ударов, крики и визгливую брань, — он был ошеломлен. Маленький человечек знал, что должен был убить Эммануэля Бруно, но «не мог в это поверить», хотя кирпич, покрытый кровавым месивом, все еще был у него в руке.

Насколько мне удалось выяснить — а я приложил все усилия, чтобы разобраться в происшедшем, — маленький человечек действительно сожалел о содеянном. Не то чтобы ему было жаль Бруно. Он знал, что для всех правильно мыслящих мужчин и женщин, мальчиков и девочек, ангелов, поющих в небесном хоре, а тем более для каждого живого или наполовину живого «лемминга» Эммануэль Бруно был злом или, по крайней мере, агентом — хотя, возможно, не до конца сознававшим, кому он служит, — сил тьмы, греха и разрушения.

Маленький человечек горько сожалел о том, что в стремлении сохранить нерушимой для всего человечества первую из Десяти Заповедей Господних Израилю — следует отметить, что убийца не был евреем, — он был вынужден нарушить шестую заповедь. Казалось, он не сознавал, что нарушил и четвертую и что этого можно было избежать, подождав всего шесть минут — до после полуночи, — тогда бы ему не пришлось делать свою работу в субботний день.

Выяснилось — я узнал об этом с чужих слов, так как не мог заставить себя взглянуть на тело Бруно, — что убийца нанес не один или два удара, а двадцать или тридцать, если не больше. Каждый раз, когда я думаю об этом маленьком звере, о снова и снова поднимающейся и опускающейся руке с кирпичом, я опять слышу жуткий рев, вырывающийся из сотен глоток, чувствую исходящую от них силу, и то, что я слышу и чувствую, смешивается со свистом кирпича, вышибающего мозги Бруно…

Когда я расстался с доком в последний раз — не зная, что это навсегда, — я не имел понятия о том, что должно произойти. Остаток ночи и часть следующего дня я был занят делом, которое, если бы оно представилось мысленным взорам всех «Божьих леммингов», отозвалось бы жгучей болью в трех миллионах их сердец, а может, заставило бы их вырвать себе глаза и затем в приступе благочестия изорвать на себе штаны. Ибо, как я уже упоминал, я отправился прямиком в «хижину» Хэла Принса, где…

Но сначала я воспользуюсь, быть может, последним шансом развеять тот жалкий миф, о котором я говорил. Надеюсь, что мне удастся это сделать окончательно и бесповоротно.

Я не порицаю того парня, который, возможно с самыми лучшими намерениями, первым сказал, что их была дюжина. Но болтун, первым заявивший, что их было пятнадцать, получит от меня сполна, если я до него доберусь. Что касается тех идиотов, которые утверждают, что их было двадцать или сорок две, и того психа, который сидит в одиночной палате и кричит, что их была сотня, то эти люди настолько оторваны от реальности, что недостойны нашего внимания.

Я обращаюсь к разумным и здравомыслящим среди вас. Кто может знать точное число? Разумеется, тот парень, про которого вы болтали чушь, — то есть я. А я готов поклясться на целой пачке Библий, если это в состоянии вас убедить, что их было всего десять.

Ну, может быть, одиннадцать, если считать Реджину. Но я настаиваю на том, что ее считать несправедливо. Поэтому сойдемся на десяти с половиной и забудем об этом. О'кей?

Я бы хотел посчитать и Реджину — по многим причинам. Говорят, что если вы спасете хотя бы одну душу, убережете хотя бы одного человека от греховной жизни, то уголок в раю вам обеспечен. А я — что бы вы ни говорили — хотел бы побывать в раю. Хотя бы временно — поглядеть, действительно ли там так здорово, послушать гимны и так далее. И я бы хотел почувствовать, что наряду с многочисленными грехами я помог увидеть свет хотя бы одной красивой девушке.