Краем глаза я заметил какое-то движение слева от меня. На расстоянии двадцати футов открылась дверь, и на пороге появился маленький человечек с усиками, гладкими каштановыми волосами и в пенсне, сквозь которое он сверлил меня удивленным взглядом.

Я посмотрел на него с улыбкой, и он исчез, закрыв за собой дверь.

— Будьте же разумны, Реджина! — снова заговорил я. — Полагаю, пастор Лемминг, очищая землю, наговорил обо мне кучу грязи после моего ухода вчера вечером? За моей спиной?

— Чего он только о вас не говорил! Уходите…

— Слушайте, Реджина, вы все еще думаете, что это я стрелял в пастора Лемминга?

— Конечно вы! Вы, вы, вы, вы…

— Может, прекратите?

— Вы же сами спросили.

— Уверяю вас, я не стрелял в вашего пастора. Фактически никто в него не стрелял.

— Нет, стреляли! Вы стреляли! Я была там…

— В том-то и дело. Стреляли не в пастора, а в вас. Молчание.

— Стреляли в Реджину Уинсом, — настаивал я. — Два подонка — я в их число не вхожу — пытались убить вас, Реджина.

Наконец она заговорила куда более тихо:

— Меня?

— Вот именно. Помните, пуля задела вас, а Лемминг не получил ни царапины. Позвольте мне войти, и я вам все объясню.

Она сопротивлялась еще минуту, но наконец я услышал звяканье цепочки на двери и щелканье ключа в замочной скважине.

— И почему только я не влез в окно? — невежливо заметил я. — Вам не понадобилось бы столько возиться.

Дверь открылась, и Реджина отпрянула, когда я шагнул в комнату. Но даже отпрянув, что вряд ли может обрадовать мужчину, у которого в жилах кровь, а не вода, она выглядела лучше большинства девушек, которые бросаются вам на шею. Со вчерашнего вечера я только наполовину запомнил мягкую красоту ее лица и фиолетовый оттенок больших влажных глаз.

Сейчас на ней не было ни серой мантии, ни шапочки для купания, поэтому я мог видеть не только то, что ее волосы длинные, густые и имеют цвет поджаренных на углях каштанов, но и что точное описание ее фигуры, несомненно, потребовало бы нарушения определенных канонов церкви Второго Пришествия.

Глядя на Реджину в розовом свитере с высоким воротником и белой юбке, обтягивающей округлые бедра, на ее огромные глаза и изогнутую линию губ, я не мог понять, почему сам факт присоединения девушки к Церкви не послужил основанием для ее немедленного отлучения.

Возможно, вы думаете, что я, проведя часть ночи с Дру Бруно и ее великолепным «инь», не должен был быть настолько очарован чувственными плотскими феноменами, столь щедро обнаруживаемыми Реджиной Уинсом. Возможно, вы думаете, что я должен рассматривать без особого интереса, если и не с откровенной скукой, вероятность того, что под свитером Реджины нет никаких дополнительных приспособлений, могущих увеличивать, уменьшать, приподнимать, разделять или скрывать ее прелести. И вы, возможно, думаете, мне не пришло в голову, что пушистая розовая ткань прилегает к упомянутым прелестям, подобно кожице персика, демонстрирующей его зрелость.

Впрочем, можете думать все, что вам угодно. Считайте, что я дал на это добро.

— Сколько еще вы собираетесь здесь стоять? — осведомилась Реджина.

— Что? Ну… а сколько я уже простоял?

— Достаточно долго. Я думала, что вы многое хотите мне объяснить.

— Вы правы. Я хочу, чтобы вы поверили, что эти две грязные крысы стреляли в вас, Реджина.