Блюма и здесь поднялась по своей привычке спозаранку, но все вокруг было для нее непривычно. И звуки, доносившиеся с улицы, и стены чужой комнаты. Потолок был гораздо выше, чем в доме ее родителей, из-за чего Блюме казалось, что комната парит в воздухе. Всю свою жизнь она прожила в одноэтажном домике и сейчас, лежа в постели на втором этаже, чувствовала себя так, как если бы она взобралась на какой-то ненадежный насест.

Она не могла больше лежать в постели, потому что было уже светло, но и встать боялась, чтобы не разбудить кого-нибудь в доме. Так она пролежала некоторое время, думая о матери, которая всю жизнь болела и с трудом сводила концы с концами, однако никогда не обращалась за помощью к своим богатым родственникам. Когда соседи спрашивали, почему бы ей не напомнить им о себе, она с улыбкой отвечала: «Знаете, самое хорошее в богатых родственниках — это то, что им не надо помогать». Каждый год, перед праздником Рош а-Шона, от Гурвицев приходило новогоднее поздравление. Блюма хорошо помнила эти открытки из твердой белой бумаги с надписью золотыми буквами. Обычно их ставили на маленькие лесенки, которые мама плела из соломки, лежа в постели, и вешали эти лесенки на стену. Со временем золото с букв осыпалось, бумага желтела, и открытки в конце концов выбрасывали. Сейчас мать лежала в земле, а дочь — в чужой кровати.

Тут кровать показалась Блюме тесной, она встала, умылась и спустилась на кухню, чтобы приготовить завтрак. В той же посуде, которой пользовалась накануне Цирл, она подогрела молоко, сварила кофе, накрыла на стол, нарезала хлеб, от большого куска масла из маслобойки отрезала небольшую часть. Затем она развязала свой узел, достала оттуда маленькие пирожки и выложила их на блюдо.

Когда Цирл сошла вниз, чтобы приготовить завтрак, она обнаружила, что он уже ждет ее. Вскоре в столовую спустился и Борух-Меир. Потирая руки, он пожелал Блюме доброго утра, поднял фалды сюртука и сел за стол. Налив себе кофе, он с одобрением посмотрел на родственницу и на ее пирожки. Затем в столовой появился сын хозяев Гиршл, который тут же заметил:

— А эти пирожки выглядят очень аппетитно!

Он взял один из них, съел и добавил:

— Они заслуживают особой благодарности!

— Кто их пек? — спросила Цирл, отламывая маленький кусочек пирожка и пробуя его. — Не ты ли?

— Нет, — призналась Блюма и тоже попробовала пирожок. — Но я умею печь не хуже!

— Слава Богу, что мы не поклонники пирогов и пышек, — сказала Цирл изменившимся тоном. — Для нас хорош и простой хлеб.

Блюма опустила глаза. Все продолжали поедать пирожки.

— Мамочка, дорогая, — наклонился к матери Гиршл. — Должен тебе кое-что сообщить.

Цирл посмотрела на сына.

— Ну говори! — предложила она.

— Это секрет, — улыбнулся Гиршл.

Цирл склонилась в его сторону, подставив ухо. Сын прикрыл рот рукой, делая вид, что не хочет, чтобы его слышали, и громко произнес:

— Признайся, мама, что пирожки — объедение!

Цирл нахмурилась:

— Ладно, признаюсь.

Блюма убрала со стола посуду и прошла на кухню. Цирл последовала за ней и показала, где что расположено: раковина для молочных продуктов, стол для них, разделочный стол для мяса, тазы, полотенца.

— А вырезку ты сумеешь приготовить? — спросила Цирл.

— Да, — ответила Блюма.

— Пока вымой посуду, — распорядилась Цирл, — а там придет мальчик от мясника. Вот лапша, рис, другие крупы, здесь — все остальное.

Блюма кивнула, как будто она уже во всем сориентировалась и больше в указаниях не нуждается. Цирл, понаблюдав, как она действует на кухне, вышла, потом вернулась, снова вышла и больше уже не возвращалась до середины дня.