Если мы внимательно вчитаемся в текст Дашковой, то обратим внимание, что княгиня не просто скачет рядом с государыней впереди полков, а постоянно ездит отдавать приказания, перемещается от авангарда к арьергарду и обратно. Не даром другие мемуаристы не отмечают совместного пути Екатерины и Дашковой, они обращают внимание только на «государыню», но на какую?

Явление двух Екатерин во главе полков было смелым и опасным режиссерским решением. Оно могло стать как триумфом постановки, так и ее провалом. Может ли царица двоиться в глазах подданных? Конечно, нет. Поэтому подруги и не едут в Петергоф бок о бок. Одна из них скачет впереди полков, другая появляется то там, то здесь, вызывая крики ура и ликование. Конечно, подобная картина могла вскружить голову молодой Дашковой. Не даром впоследствии она называла день 28 июня — самым счастливым днем своей жизни. Екатерина Романовна купалась в выплеснувшихся на нее восторгах гвардейских полков, в грозном реве приветствий, и относила их на свой счет.

Было бы справедливо предположить, что постановка «Две Екатерины», как и большая часть сценических находок переворота 28 июня, принадлежала выдающемуся русскому актеру и режиссеру Ф. В. Волков, одному из активных участников заговора 1762 г. Ему выпало высшее режиссерское счастье — поставить не театральное, а собственно историческое действо, в котором исполнителями стали реальные люди: вельможи, солдаты, толпа, поверженный государь… и одна императрица в двух лицах.

Слияние

Утомленные дорогой, наши амазонки оказываются в местечке под названием Красный Кабак и ночуют на одном, брошенном на кровать плаще. Это тоже деталь куртуазной игры, незаметно для читателя вплетенная в мемуарное повествование. «Нам необходим был покой, особенно мне, — пишет Дашкова, — ибо последние пятнадцать ночей я едва смыкала глаза. Когда мы вошли в тесную и дурную комнату, государыня предложила не раздеваясь лечь на одну постель, которая при всей окружающей грязи была роскошью для моих измученных членов. Едва мы расположились на постели, завешенной шинелью… я заметила маленькую дверь позади изголовья императрицы… Я поставила у нее двух часовых, приказав им не трогаться с места без моего позволения». Никакой опасности нет, кругом на много верст до Петербурга войска заговорщиков, но все же княгиня проявляет заметные предосторожности, сама осматривает «тесный и темный коридор, соединявшийся с внешнем двором». Снова жест, и снова на глазах у государыни, которая, надо полагать, уже начала уставать от навязчивой распорядительности подруги.

Всю ночь дамы обсуждают черновики манифеста и первых указов Екатерины II. «Мы не могли уснуть, — пишет Дашкова, — и ее величество начала читать мне целый ряд манифестов, которые подлежали опубликованию по нашем возвращении в город». После отъезда из Петергофа в обратный путь, Екатерина и Дашкова, согласно запискам княгини, проводят еще одну ночь вместе: «Мы… остановились на несколько часов на даче князя Куракина. Мы легли с императрицей вдвоем на единственную постель, которая нашлась в доме». Можно, конечно, предположить, что на даче богатого вельможи дело с кроватями обстояло столь же туго, как и в заурядном кабаке, но главное здесь уже не куртуазная сторона событий, а способ, которым княгиня подчеркивает в мемуарах свою близость к государыне, нераздельность с ней во время всего похода. Она ни на минуту не покидает подругу, и ест, и спит с ней, охраняя свое сокровище от опасностей.