Дорогие сограждане! В эти тяжелые для всех нас дни призываю вас сохранять мужество и верность "Русской системе измерений"!

Вечером восемнадцатого сентября из Афин позвонил Димас Аполлосис, апельсиновый король и отец Бутиеро, и приказал сыну немедля возвращаться на родину.

– Я не могу этого сделать! – возражал Бутиеро. – У меня здесь беременная жена!

– Она тебе вовсе не жена! – кричал в трубку апельсиновый король. – И вообще, тебя посадят в тюрьму в России как врага!

К сожалению, Димас Аполлосис был прав. Наши власти дали всем японцам и грекам сорок восемь часов на то, чтобы выехать из России, и предупредили, что все оставшиеся после обусловленного срока могут рассматриваться как лица, сотрудничающие с врагом.

За день до окончания ультиматума мы с Бутиеро сидели на крыше нашего дома, тесно прижавшись друг к другу, как будто нам было холодно, а вовсе не стоял теплый осенний вечер.

– Они посадят тебя! – говорила я и целовала своего грека в подбородок. – Уезжай!

– Если я уеду, то они будут говорить, что ты родила ребенка от врага! Я не смогу тебе помочь! – отвечал Бутиеро. – Наш ребенок будет здесь отверженным! Поедем со мною!

– В Греции будет то же самое, – возразила я. – И потом, тебя призовут в армию и ты будешь стрелять в моих соотечественников!

– Я не смогу этого делать!

– Тогда тебя самого расстреляют за дезертирство!

– Что же делать? – спросил Бутиеро растерянно.

– Не знаю, – ответила я.

Мы сидели на крыше дома и смотрели на уходящее за высотные дома солнце. Его огромный огненно-красный диск казался мне столь печальным, столь символичной была его огненность, что я вдруг почувствовала всю обреченность, всю чудовищность нашей ситуации. Казалось, и Бутиеро думал о том же. Он еще крепче обнял меня, затем что-то хотел спросить, но прервался уже на вдохе, и я увидела в его глазах безмерную тоску, какой еще никогда не замечала в человеческих глазах.

– Ты меня любишь? – спросил Бутиеро очень тихо.

– Ага, – кивнула я.

– Закрой глаза, – попросил он.

Дело в том, что я очень его любила и очень доверяла. Но вместе с тем я до конца не знала, что таит в себе темперамент гитариста Бутиеро Аполлосиса, грека и испанца, сына Димаса Аполлосиса. В конце концов, мы были знакомы всего два с половиной месяца… Я закрыла глаза, как он просил, и вжалась в его огромное плечо. Плечо вибрировало, как будто Бутиеро напряг мышцы, чтобы я ощутила его силу, чтобы могла спрятаться за нее и ничего не бояться.

Так мы просидели некоторое время, ощущая своими душами тот великолепный объединяющий порыв, который иногда охватывает очень близких людей. Слезы катились из моих закрытых глаз, а Бутиеро все гладил меня по голове своей большой ладонью, и на миг мне показалось, что он тоже плачет, поддавшись трагичности нашей ситуации.

– Не открывай глаза, – прошептал он.

– Я не смотрю, – подтвердила я, ловя губами горькие капли своих слез, а оттого жалость еще более охватывала все мое существо, и я чуть было не разрыдалась окончательно.

Бутиеро поднял меня на руки и, прижимая к своей груди, сделал шаг с крыши.

– Прощай! – услышала я или мне только показалось…

Я открыла глаза только тогда, когда почувствовала, что мы летим. Почему-то я совсем не испугалась. По-прежнему находясь в объятиях Бутиеро, я смотрела на приближающуюся землю. Казалось, что она приближается странно медленно, словно растянулось время. Я видела стоящих внизу людей, которые задрали к небу головы и с ужасом смотрели на наш полет; увидела регулировщика движения, остановившего автомобильный поток и дающего возможность пожилому инвалиду перейти дорогу.