Еще десяток шагов, и Сереге стало так же страшно, как было утром, до приезда Али и Джулии. Три уголка с табличками стояли подряд, уже не в промежутках, а на месте снесенных могил. Горбунов Валентин, Епишкин Антон, Сорокин Михаил… Чуть в стороне валялся массивный, но изъеденный временем и червями деревянный крест. Его выдернули из земли, когда сносили одну из могил, находившихся тут прежде, и прислонили к стволу липы. Зеланая медная табличка еще держалась на одном гвозде. Даже сквозь зелень на ней можно было прочитать: «Панаев Сергей Николаевич. 1849–1889 г.». Там были «яти» и твердые знаки, но читалось хорошо. Столетней давности жизнь финишировала здесь, и последней памятью о ней был этот крест и окислившаяся табличка. Кто это? Прадед? Прапрадед? Надо же, до чего совпадает!

— Идем, идем! — поторопила Аля, впившаяся взором в табличку. — Нечего такое читать! Пошли.

Джулия тоже прочла надпись, странно поглядела на Серегу и тронула его за локоть, приглашая идти дальше.

Серега подчинился. Облака, казалось, цеплялись за верхушки высоких лип, с них сыпалась довольно теплая морось, ветра почти не было, но что-то ледяное, студящее было. Под ногами почав кивала пропитанная хлябью почва, шуршали листья, мрачно покаркивали на деревьях вороны.

— Не надо было ходить сюда, — проворчала Аля. — Как тут все страшно!

Отколотые куски мрамора, бутылки, разбитые о надгробья, обрывки газет на кучках дерьма, какие-то рваные ботинки, тряпки… И вдруг — череп, желтый, перемазанный глиной, без нижней челюсти, с проломанной в затылке дырой. Наверное, кто-то в футбол играл. Может, это череп того Сергея, столетней давности?

«Нет! — вдруг четко и окончательно решил Серега. — Здесь я не лягу! Ни за что! Пусть лучше меня выставят, как Гошу, в кабинете анатомии. Может быть, он уже знал об этом, когда продавал скелет. Все-таки какая-то польза».

Он все еще шел вперед, а девушки двигались за ним гуськом. Мимо промелькивали могилы 20-х, 30-х, 40-х, 50-х, 60-х… И вот они пришли к маленькому обелиску со звездочкой, где спали, навечно соединенные, комбат и снайпер Панаевы. Под стеклянной пластинкой фотография, точно такая же, как дома: счастливая молодая пара 1945 года. Здесь все прибрано, чисто, даже скамеечка внутри оградки совсем недавно выкрашена. А ведь Серега здесь не был с мая. Да, это, конечно, Зинаида. Пока Серега крутил амуры, она нашла время прийти сюда и сделать то, что должен был сделать он.

«Простите, — сказал он мысленно, — и прощайте…»

Больше говорить было нечего, и Серега, повернувшись, быстро зашагал прочь. Аля и Джулия заспешили вслед.

Когда кладбище осталось за спиной, Аля взяла Серегу под руку и осторожно спросила:

— Может быть, надо было цветы принести, а?

— Не знаю, — пробормотал он, чувствуя, что глаза мокры и все вокруг стало расплывчатым и туманным.

— Не надо его спрашивать, — тихонько произнесла Джулия, — он устал.

Она молитвенно сложила ладони, едва шевеля губами, стала шептать невнятные латинские слова. Потом торопливо, словно смахивая пылинки, прикоснулась ладонью ко лбу, груди и плечам — перекрестилась. Что она просила у Бога для Сереги — кто знает?!

До дома дошли в молчании. Настроение было больше чем подавленное, оно было попросту мерзким. Если Джулия была убита видом российского кладбища, то Аля, прежде всего, попала под гипноз Серегиного состояния.