— Дурь уничтожить. Пополнить боезапас. Если кто что взять хочет — пусть берет, но потащит все это сам. На все про все — двадцать минут, потом делаем ноги.

Скворцов прошел дальше остановился перед камнем. На камне сидел Гусь, индпакетом он уже обмотался. Промедолом ширяться было нельзя, еще до вертолетной площадки идти — поэтому он морщась, курил какую то сигарету с фильтром, возможно тоже трофейную, жадно сглатывая дым.

— Как ты так? — спросил лейтенант.

— Рикошетом, зараза… Я и не просек… Только когда отстрелялись, чувствую, не то что-то… — Гусь злобно щерился. Ему скоро было уходить на дембель, и ранили его в первый раз за все время службы, чем он был очень недоволен.

— Дойдешь?

— Добегу, б…! — Гусь встал, опершись об автомат и довольно твердо пошел к каравану желая показать своему командиру, что с ним все нормально, он и в самом деле побегает еще.

Лейтенант оглянулся, нащупал взглядом санинструктора, нескладного, долговязого еврейского паренька. Жестом подозвал.

— Что?

— Гусяре в бок — там пуля и осталась я вынимать не стал. От рикошета она неглубоко ушла.

— Дойдет?

— Думаю да… — санинструктор, которому, как и половине его коллег в отрядах дали кличку Док, тоже затянулся сигаретой, и тоже трофейной — я посмотрел, органы не задеты, больно только… Ну и кровит.

— Фриц?

— Чудом жив остался. От каски — и полуха оторвало с мясом. Я замотал, как мог. Крови потерял — но тоже идти сможет.

— Добро.

Опасаясь — сам не зная пока чего — лейтенант поставил пленного в середине колонны, рядом с собой. На всякий случай взял отрезок парашютной стропы подлиннее, привязал пленного за пояс к себе. Черт его знает — а ну как в голову ему придет в пропасть броситься или на мины. Чужая душа — потемки…

Вышли даже раньше, чем планировали. Всю дурь уничтожили, ослов оставили на тропе. Товар побросали прямо тут в расчете на то, что если за ними кто-то пойдет по тропе — он увидит бесхозных ослов и бесхозный товар. И какой скажите, дурак пойдет искать свою смерть, преследуя неуловимых шурави, если вот тут, рядом, под руками товара столько что на несколько месяцев безбедной жизни небольшому отряду духов хватит. Если даже командир отряда окажется фанатиком и прикажет бросить товар — скорее всего, его пристрелят свои же, в спину.

Первые признаки того, что пакистанцы наконец-то зашевелились, появились через полчаса — нарастающий вой реактивных двигателей бритвой полоснул по нервам…

— Рассредоточиться! В укрытия!

Рассредоточиваться особо было негде, не степь, горная тропа, да и с укрытиями тоже было туговато — но делать было нечего. Лейтенант толкнул пленника в сторону, сбил на землю, прикрывая собой.

Фантомы!

Устаревшие, но все еще грозные американские F4 Фантом шли парой, едва не задевая крыльями острые пики гор. Один с разведывательным контейнером и один как прикрытие — с ракетами. Скошенные носы, треугольные крылья, пламя, рвущееся из двух двигателей. Эти машины летали еще во Вьетнаме — мощные, но неповоротливые, они легко становились добычей вьетнамских МИГов. Здесь же МИГов не было — была узкая горная тропа, где негде спрятаться от ревущей смерти. Сейчас сбросят канистры с напалмом — и смерть…

— Do you speak English, sir?

Вопрос этот, дикий в условиях надвигающихся на них смерти был настолько неуместным, что лейтенант не сразу осознал, что именно его спросили. Но ответил сразу, на автомате, как и учили в спецшколе МИДа.

— Yes.