Он свернул на Никитский бульвар и устроился на скамейке, закуривая новую сигарету и с некоторым усилием заставляя себя сидеть спокойно. Если люди, которым он наступил на мозоль, отдадут «горячий» приказ, он все равно ничего не сделает, так к чему беспокоиться и выставлять себя на посмешище, шарахаясь от каждой тени на виду у всей Москвы?

«Сволочи, — подумал он, наблюдая за тем, как дерутся в траве не поделившие чего-то воробьи. — До чего довели, мерзавцы. Или это я сам себя довел? У страха, как известно, глаза велики. Может быть, стоит довести дело до конца? Ох, свернут они мне башку… Но сначала я их заставлю за мной побегать. Москва большая — поди, поймай.»

— Вы позволите? — послышалось у него над ухом.

Андрей слегка вздрогнул и быстро поднял глаза. Рядом с его скамейкой стоял щеголевато одетый мужчина лет сорока, напоминавший российского бизнесмена из рекламного ролика — строгий деловой костюм, белоснежная рубашка, неброский, но очень дорогой галстук, сверкающие туфли, ни капли лишнего жира, голливудская улыбка, благородная седина на висках и, конечно же, плоский кейс из натуральной кожи. Выражение лица было самым доброжелательным, но холодные светло-серые глаза смотрели колюче, без улыбки.

— Простите? — переспросил Андрей.

— Я спросил, не будете ли вы против, если я присяду? — с немного вычурной вежливостью повторил незнакомец. — Люблю, знаете ли, подышать воздухом в обеденный перерыв.

— Садитесь, пожалуйста, — ответил Андрей и даже слегка подвинулся, хотя места на скамейке было вполне достаточно. Вежливость этого лощеного джентльмена просто-таки требовала ответной предупредительности.

— Благодарю вас, — с прежней подчеркнутой вежливостью сказал незнакомец, присаживаясь и аккуратно ставя кейс по правую руку от себя.

Андрей с вежливым безразличием отвернулся в сторону, не зная, как себя вести, и менее всего желая навязывать незнакомцу свою компанию. При всей своей доброжелательности этот человек здорово напоминал манекен сбежавший из витрины дорогого бутика, и Карееву вдруг пришло в голову, что так, наверное, мог бы выглядеть агент спецслужб, играющий роль бизнесмена. Что навело его на такую мысль, Андрей не знал, но ему упорно казалось, что незнакомец переигрывает.

— Погодка сегодня — загляденье, — заявил незнакомец, проявляя неожиданное желание пообщаться с первым встречным. — Последние по-настоящему теплые деньки. Вон, уже и листья кое-где желтеют…

— Да, — сказал Андрей, с некоторым усилием перестраиваясь на разговор о погоде, — осень не за горами.

— Но тем приятнее сознавать, что лето еще не кончилось, и что вслед за зимой опять придет весна! — с совершенно уже неприличным воодушевлением воскликнул незнакомец, окончательно скатываясь в поэзию.

— М-да, — промямлил Кареев, не зная, как реагировать. Он бросил писать стихи лет десять назад и не чувствовал ни малейшей тяги к этому занятию, особенно сейчас. Теперь незнакомец перестал казаться ему похожим на разведчика — гораздо больше он смахивал на умственно отсталого сына очень богатых родителей, а может быть, на американца русского происхождения, решившего, наконец, посетить этническую родину. Во всяком случае, было в нем что-то не от мира сего — этот разговор о смене времен года, к примеру.

— Я вижу, мои слова кажутся вам пустой болтовней, — мягко заметил незнакомец. — Но вы не можете не согласиться, что умирать в такой чудесный день — это сущее безобразие. Вообще, мировая общественность давно пришла к общему мнению, что умирать всегда неприятно — разумеется, если вы не склонны к суициду.