Жужжание в комнате усиливалось. Фесенко тревожно оглядывался и продолжал:

– Я готов выполнить все, что требует от меня, как от гражданина, закон. Но кроме этого… я не хочу… я не могу… больше… Я вас прямо спрашиваю, какие у вас лично ко мне претензии?

Жужжание перешло в приглушенный вой. И только тут обнаружился его источник – жужжало внутри Василия Васильевича. Оказывается, кашель не прошел совсем, а был только временно подавлен. Помоев сдерживал его силой воли. Но физиология была сильнее. Что-то рвануло в горле у Василия Васильевича, и он рявкнул так, что даже железный Никитин вздрогнул. А о Фесенко и говорить нечего – он дернулся всем телом, открыл от испуга рот, ловя воздух… попробовал продолжить свою речь, но сбился, скис и обмяк.

Никитин поднес начальнику стакан с боржоми. Тот выпил, сразу опять закурил и, что особенно давило на Фесенко, так и не изменил положения головы. О этот профиль начальника, о, этот каменный профиль! Фесенко безнадежно вздохнул, вяло махнул рукой и сел.

– Продолжайте, Михаил Зиновьевич, мы вас внимательно слушаем.

– Я просто не знаю, о чем говорить. Уж лучше спрашивайте.

– Вы читали Виктора Конецкого последнюю повесть?

– Нет.

– В журнале «Звезда»?

– Нет, не читал.

– Как она называется-то? Какие заботы?

– Не читал.

– Почитайте. Смело пишет. Ядовито. А ведь печатают – даже удивительно. Очень я его люблю. Откровенный человек. А вот интересно… слыхали, в Москве писатели затеяли журнал какой-то. Все члены союза, все с именами, а журнал… хе-хе-хе… – Никитин посмеялся, – самодеятельный. Интересно. Не думаю, чтоб они лучше Виктора Конецкого написали. А вы как думаете?

– Я ни то, ни другое не читал.

– Но мнение-то свое у вас должно быть?

– О чем?

– Жалко, что вы не хотите с нами прямо говорить… открыто.

– О чем, о чем?

– Ну, ладно. – Никитин проницательно прищурился. – Сколько дочурке вашей сегодня?

– Восемь.

– Невеста моему. Моему в сентябре шесть.

– Старовата для вашего.

– Ничего, ничего… сгодится.

Никитин полез во внутренний карман пиджака, долго там нащупывал что-то и вдруг, как фокусник, вырвал и высоко поднял плоский прямоугольник в размер открытки. Фесенко даже слегка отшатнулся от слишком резкого взмаха. Никитин положил прямоугольник на стол. Оба посмотрели на него.

– Голография, – сказал Никитин.

– Вижу, – сказал Фесенко.

– Здорово делают, черти.

В рамочке была изображена массивная золотая цепочка – она, казалось, имела объем, хотелось потрогать. Ее толщина была настолько реальна, что опровергала очевидную плоскость картинки. Взгляд невольно прыгал: смотришь сверху – объем, глубина, смотришь сбоку – плоско, лист картона. Снова сверху – объем. Это утомляло.

– Дочке вашей. – Никитин протянул картинку Фесенке, но еще не отдавал. Разглядывал. – Вот ведь и мы научились делать. Специалисты говорят, получше, чем японцы. А вы как считаете? Вы японские видели?

– Видел.

– Ах, ну да! Что это я! Это же по вашему профилю. Ну и как по-вашему? Какие лучше?

– Да японские пока покачественнее.

– Вы так считаете?

– Считаю.