И он направился прямо в ту сторону, где стояли офицеры.

— Что вы наделали! — говорила мне между тем Ольга, вся трепеща от ужаса, — ради бога! уведите, уведите меня от сюда! он убьет меня!

Не думая лишней секунды, я взял ее за руку и вышел в сад.

Выходя, я видел, однако ж, что Брусин подошел к одному из офицеров, и слышал мельком начало их разговора.

— Позвольте узнать, — спросил Дмитрий, — вам знакома женщина, которая сию минуту находилась со мной?

— А хоть бы и знакома?

— Я желал бы знать, какого рода было это знакомство?

— Вы любопытны; я полагаю, впрочем, что такого же рода, как и ваше.

— Я ее любовник, — сказал Брусин.

— И я тоже, — отвечал офицер и раскланялся. Кругом все захохотало, но что было затем — мне неизвестно: я скорее спешил выбраться оттуда.

— Ну, что же ты намерена делать? — спросил я ее, когда мы подходили к нашему дому.

Она опустила глаза.

— Я советовал бы тебе отправиться к себе.

— А он? — спросила она робко.

— Ах, право, он мне надоел с своими глупостями, и я решительно хочу расстаться с ним.

— А он-то как же? — снова спросила она.

— Да как хочет — мне что за дело!

— Да как же это? ведь он не может жить один.

Я посмотрел на нее с удивлением; мне было смешно и грустно.

— Видно, мало еще он тебя мучит, — сказал я с некоторой досадой.

Мы вошли во двор.

— Решайся, однако ж, к себе ты пойдешь или к нам? Она снова потупила глазенки, и мне сделалось страшно жаль ее.

— Ну, как хочешь, — сказал я ей, — глупенькая ты, право, глупенькая: ведь опять будешь плакать! ты видишь, каков он — что ж путного можно ожидать от этой любви?

Через час явился и Брусин. Мы пробыли несколько времени вместе, и мне показалось, что он несколько успокоился. Проглядывала, правда, в его обращении с Ольгой какая-то принужденность, но после всех сцен, которых я был свидетелем, нельзя было и требовать, чтоб он был по-прежнему. Через полчаса я оставил их.

Вдруг он является в мою комнату.

— Нет ли у тебя десяти рублей? — спросил он меня. Я дал ему.

— Да на что они тебе?

— Да так… нужно… Я пошел за ним.

— Возьмите, — сказал он, подходя к Ольге и подавая ей деньги.

Она побледнела и только могла пробормотать:

— Зачем?

— Это за вашу снисходительность, — отвечал он равнодушно.

Она вся вспыхнула и вскочила как ужаленная; глазенки ее блестели, как два горящих угля, ноздри поднимались, губы дрожали.

— За мою снисходительность! — сказала она, — так знайте же, что моя снисходительность дороже десяти рублей продается, а за то, что я для вас делала и от вас вытерпела… у вас слишком мало денег, чтоб заплатить мне.

И она бросила ему деньги в лицо; он, в свою очередь, побледнел, губы его судорожно сжались; я видел даже, что он одну минуту поднимал уж руку… Но все это было только минутно; он не мог более вынести нравственного изнеможения и упал на диван. Ольга ушла.

Несколько времени спустя он опять пришел ко мне.

— Что, дождались вы, наконец? — сказал я ему.

Он молча опустился в кресло.

— Я еще удивляюсь, как она давно не бросила вас.

Но он молчал.

— Что ж мне делать, — сказал он наконец, — что ж делать, коли у меня такой несносный характер!

— Согласитесь, однако ж, Дмитрий Андреич, из того, что у вас, как вы говорите, несносный характер, разве следует, чтоб она терпела все оскорбления, которыми вы ее, с каким-то диким удовольствием, столько времени преследуете?

— Что ж делать мне? научите, что мне делать! К чему мне ваши упреки, когда я сам очень хорошо вижу, что виноват перед нею! как поправить это?

— Послушайте, Дмитрий Андреич, мне уж надоело разыгрывать с вами роль Здравомысла, да и вам пора бы перестать представлять Ловеласа… Заметьте, что ведь она не Кларисса.