– Да ничего не случилось. Просто хотел его повидать. Он когда придет?

– Алика нет в городе.

– А где он, если не секрет?

– В плаванье, на другой половине земного шара.

– И давно?

– Больше трех месяцев.

– А как же... Был суд...

– На второй день после суда и ушел в море.

– Извините, – буркнул я и попятился от двери. На Рыбацкой набережной меня пошатнули сполохи дождя. Или шел я, не разбирая дороги, отчего ступал в выбоины?

Кто же звонил Гале Юревич? Кто приходил к ней на день рождения? Чьи телефонные звонки слышала мама? Чей звонок в квартиру слышали гости? Если все это сделала мятежная совесть, то я знаю, как успокоить ее: Гале нужно сходить к следователю Корневу и рассказать всю правду.

Я ступил в какую-то глубокую промоину, зябко вздрогнул и удивился – неужели все-таки совесть? Неужели в ней такая необъяснимая сила? Или это еще одно стечение роковых случайностей?

В конце концов, миром правит случай. Расширение вселенной, возникновение жизни на земле, появление человека... Мы работаем именно здесь, а не там; любим эту, а не ту; дружим с этим, а не с тем... Но почему? Не есть ли все сущее лишь странная комбинация случайностей?

Каких только определений детективов я не читал... Одни полагают, что детективная повесть непременно должна отвечать пяти требованиям, другие не мыслят ее без трупов, третьи хотят занимательной игры, четвертые требуют головоломок, пятые причисляют к детективу романы вроде «Преступления и наказания», и никак не меньше... Много я порасследовал уголовных дел и много прочел детективов. Поэтому вывел краткую и безупречную формулу: детектив – это произведение, в котором разгадывается криминальная тайна. Думаю, литературные критики со мной не согласятся и эту чеканную формулу станут нерачительно перегружать признаками большой литературы – идеей, стилем, подтекстом, образностью. И поэтикой...

И ошибутся, ибо детектив, что атомный реактор, – взорвется от перегрузок, то есть станет уже другим, недетективным, жанром.

Детектив – это произведение, в котором разгадывается криминальная тайна.

А теперь расскажу, как я усомнился в своем же собственном определении. Насчет разгадывания криминальной тайны...

Раньше, лет в тридцать, что я делал на дежурстве? Заваливался на диван, жесткий и потертый, как спина бегемота. И спал до первого тревожного звонка. Теперь же, в пятьдесят, когда и дома не уснуть, я раскрываю журнал и читаю – до первого тревожного звонка.

В тот день дежурство вышло удачным, ибо до середины ночи телефон не вспугнул даже случайным звонком. Я спокойно съел Лидины бутерброды, выпил термосик в ноль пять литра кофе и, главное, прочел полудетективную, полуфантастическую и полумистическую повесть. Отменная выдумка.

Когда мне показывают жизнь, намекая, что это сказка, я верю; если же мне рисуют сказку, убеждая, что это жизнь, я злюсь. Правда – неправда, верю – не верю... Пусть погибают все мафиози, а у комиссара полиции ни царапины; пусть красавица кинозвезда влюбится в главаря шайки, у которого гнилые зубы и десятисловный лексикон; пусть мертвец окостеневшим пальцем указует на своего убийцу... Но докажи это художественно.

Свои литературные вкусы я теперь скрываю, даже от Лиды. Казалось бы, с годами человек умнеет и поэтому тянется к серьезным книгам. Я же наоборот: чем старше становлюсь, тем сильнее влечет меня к литературе занимательной. Поскольку допускать, что глупею, не хочется, то пришлось искать другую причину.