Кафе оказалось дорогущим, по меркам полицейского, рестораном с фонтанчиками, статуями и интимным полумраком. Пароходов расцеловался с официанткой, спросил у бармена про здоровье «засранца Гошки», почтительно поручкался с двумя седовласыми господами, в молчании поглощающими обед. Свидетель принадлежал к типу неугомонных, вездеприсутствующих «своих в доску парней» с поставленным голосом и отработанной улыбкой. «Парню» явно перевалило за сорок пять. Заказав два кофе и бутылку воды, Пароходов напрягся, будто и сам готовился к роковому прыжку.

— Дело в том, что Вика собирала компромат не только на Аникеева, который бьется сейчас в истерике, но и на рекламщиков, и даже на Протасова, как бы он мне ни был симпатичен. Взятки и откаты в редакции правят бал. Тут уж вы мне поверьте! — Пароходов закурил и откинулся на стуле, пронзительно глядя на следователя.

— Какому хозяину понравится, когда у него под носом уводят миллионы? А Виктория была предана учредителю — вы понимаете, о ком я? — многозначительно произнес журналист.

— Словом, все шло к уголовному делу? — спросил Епифанов, с тоской взглянув на соседний столик: парочке толстосумов принесли что-то дымящееся в горшочках.

— Да кому надо напоказ это осиное гнездо ворошить?! Здесь у всех рыльце в пушку. Копни — и самого под обломками погребет. И еще корпоративная этика. Разве у вас-то не так? Анелечка, принеси-ка нам с господином полицейским пломбира. Вашего, настоящего! — ухватил Пароходов между делом за локоток вытаращившуюся на Епифанова официантку. И без всякой паузы продолжил:

— Смысл был в очистке рядов. Избавиться от жуликоватого балласта! Вот Михайлова и пыталась заниматься зачисткой. Но кто-то этого не смог перенести.

— А каким образом, по-вашему, могли убить или вынудить к самоубийству Михайлову, сидящую дома вместе с мужем?

— Загадка! Вот это загадка, которая покоя мне не дает! У вас ведь есть соображения?

Епифанов аж водой подавился — «ишь, нашел себе свояка».

— Излагать соображения преждевременно, — буркнул он. И уставился на суетливого телевизионщика, физиономию которого точно видел не раз по «ящику»: — А сами-то вы где были вчера с тринадцати до пятнадцати?

Тут пришла пора давиться Пароходову:

— Я… Я дома был вчера, с маленьким сыном. Выдался в кои-то веки свободный день. А почему вы…

— Да не беспокойтесь, формальность, — отмахнулся Епифанов, вонзая ложечку в шарик сливочного мороженого, которое незаметно поставила перед ним Анелечка.

К вечеру по-февральски неопрятную Москву припорошило колким снежком. Следователь Епифанов покинул рабочий кабинет поздним вечером: с удовольствием вдохнул влажный воздух, казавшийся свежим после прокуренного помещения, и с чувством выполненного долга, расправив плечи, зашагал к метро. «Дело Михайловой» можно закрывать за отсутствием состава преступления. Никто не «помогал» Виктории в страшном прыжке, на который она решилась по неясным мотивам. Как говорится, «сердце женщины — океан». Но страсти, бушующие в душах, не компетенция правоохранительных органов. Все же, что касалось формальной стороны дела — серьезные угрозы, присутствие мстительных коллег или их наймитов в момент происшествия в квартире погибшей, иные, личные мотивы — отсутствовали. Осмотр тела и вскрытие недвусмысленно показали, что никаких следов насилия на теле жертвы нет. Эксперимент со звуконепроницаемой дверью в спальню супругов также говорил в пользу того, что Сверчков не слышал происходящего в гостиной. Если вообще что-то «громкое» предваряло самоубийство. Епифанов искренно жалел мужа директорши, для которого, похоже, вся жизнь сосредоточилась в ненаглядной супруге.