У дверей теперь собралось слишком много народа, чтобы можно было незаметно выйти даже в наступившей полутьме.

    Песнопения теперь уже смешанного хора продолжались еще минут десять.

    Наконец догорел последний факел, и где-то часы начали бить полночь. С последним ударом раздался петушиный крик, и в комнату вошли слуги с горящими факелами.

    Пение смолкло. Молящиеся встали с колен и уселись за стол, с одной стороны - мужчины, с другой - женщины. Дамы сидели ко мне спиной, и я не мог видеть их прекрасных ликов.

    Лица мужчин, как я уже говорил, были скрыты капюшонами.

    Слуги разлили в чаши-черепа какое-то хмельное пойло, и, по знаку председателя, компания осушила их. После этого началась обжираловка. Особенно неприятно было наблюдать за этой чавкающей, гомонящей кодлой на голодный желудок.

    Ни еды, ни вина хозяин не жалел. Слуги сновали с переменами блюд и винными кувшинами, гости все больше раскрепощались и начинали вести себя уж совсем непотребно. Около часа продолжалась эта оргия чревоугодия, пока хозяин не дал знак убирать со стола.

    Пока одни слуги уносили объедки и «гробовую» посуду, другие втащили в комнату какое-то странное приспособление совершенно непонятного назначения.

    Оно отдаленно напоминало физкультурного «козла» для опорного прыжка, только с какими-то стременами и загогулинами. Сооружение установили перед живым козлом, и гости опять затянули песню. Потом они вышли из-за стола и начали ходить вокруг рогатого кумира хороводом. Единственным, кто остался сидеть и не участвовал в примитивном танце, был толстяк-магистр. Казалось, что он задремал на своем командном месте.

    Мне вся это самодеятельность осточертела до тошноты. В принципе, я был не против поглазеть на фольклорные действа, - но только не будучи прикованным к стене, не с занемевшей поясницей, и не на голодный желудок.

    Я, видимо, пропустил момент, когда шеф отдал приказ. Внезапно пение и танцы прекратились, и пары разбились на две команды по половому признаку.

    Двое слуг подошли к женской группе и взяли первую в цепочке даму под руки. Они подвели ее к таинственному предмету и, приподняв, раскорячили на «козле», разведя ей ноги стременами. После этого прибежали карлик и карлица и с криком и визгом стащили с женщины рубашку, выдернув шнурок, скрепляющий наряд на спине.

    Теперь мне было ясно, для чего предназначалось странное сооружение.

    Я отнюдь не пуританин и ничего не имею против лицезрения красивой женской плоти, но распяленная голая баба была просто отвратительна.

    Между тем мужская команда выстроилась в очередь, и началось мерзкое ритуальное соитие. Для этой цели у мужчин оказались предусмотрены прорези в балахонах, и они остались анонимны.

    «Жриц» меняли после каждого цикличного прохода мужчин.

    Я после второго круга даже смотреть перестал в том направлении. То, что происходило на моих глазах, скорее всего было посвящением в ведьмы и ничего общего не имело с обычным сексом.

    Мой монах совсем зашелся в молитве. Я, заметив, что цепь, которой он был опутан, просто намотана на железный костыль, опять предложил помочь ему освободиться, но он, как и в прошлый раз, отказался.

    Наконец последняя женщина получила посвящение, и присутствующие вновь уселись за стол. Дамы так и остались обнаженными.

    Опять, по команде председателя, хор завел торжественную песнь, а слуги подняли на руки козла и взгромоздили на стол.