— Я в последний раз предлагаю тебе решить вопрос мирным путем! Ты согласен? А то ведь хуже будет…

— Илона, все вопросы мы давно уже решили, — спокойно напомнил Михаил, — нам больше нечего решать. Во всяком случае, мне так кажется…

Если во время развода ты ведешь себя благородно, соглашаешься на все выдвинутые условия, не размениваешь трехкомнатную квартиру в Токмаковом переулке, не претендуешь ни на что, кроме своих личных вещей и своего личного автомобиля, то вправе ожидать если не признательности, то хотя бы отсутствия упреков и претензий. Напрасно. Готовность идти на уступки может быть расценена как попытка откупиться малой кровью, скрыть нечто несоразмерно большее. Бывшая жена решила (сама или кто-то подсказал, это уже не столь важно), что Михаил, пребывая в браке, скрывал от нее большую часть своих доходов, и настойчиво требовала поделиться с ней «честно». Поделиться банковскими вкладами, недвижимостью и всем остальным, что было приобретено на эти несуществующие доходы. Никаких доказательств у нее не было, одни подозрения, мгновенно переросшие в уверенность. «А на какие шиши ты сразу купил себе квартиру?» — интересовалась она в качестве ultima ratio regum. И бесполезно было объяснять, что однушка в Свиблове была куплена на деньги, вырученные от продажи наследственной родительской дачи. Точнее — куплена, да не выкуплена, потому что на две трети необходимой суммы пришлось брать ипотечный кредит. Михаил показывал договоры купли-продажи и договор с банком, но жена артистично фыркала и заявляла, что таких филькиных грамот сама может изготовить сколько захочет. Хуже всего было то, что по примеру всех не очень умных матерей она активно начала настраивать их ребенка против отца. «Папа жадный, он хочет, чтобы мы жили в бедности», — звучало рефреном. Дай бог каждому такую бедность, и бедных вообще не останется. Михаил дважды начинал серьезный разговор, но сразу же натыкался на непробиваемое: «Если не хочешь выглядеть жлобом в глазах собственного ребенка — делись!»

Сапожнику положено быть без сапог, классический окулист немыслим без очков, а психоаналитик, будь он хоть трижды корифей и внучатый племянник дедушки-основоположника Фрейда, просто обязан иметь проблемы с близкими родственниками. Иначе никак. Иначе душа погрязнет в блаженном спокойствии, обленится, утратит способность понимать и сострадать. Михаил мог найти общий язык с кем угодно, вплоть до чиновников и инспекторов ГИБДД, но не с Илоной. Глупо было бы винить в этом ее, лучше бы — себя. Профессионал, а до жены достучаться не смог, ключика нужного за все время так и не подобрал…

— А мне кажется совсем другое! — заорала в трубку жена. — Ты что, на самом деле думаешь, что я все так и оставлю?! Ты плохо меня знаешь…

— К сожалению, у меня больше нет желания узнавать тебя лучше, — вежливо сказал Михаил и положил трубку.

Через несколько секунд отозвался «Турецким маршем» рабочий мобильник. Затем ожил личный. С мобильными просто — видишь, кто тебе звонит, и не отвечаешь. Был уговор, строгое правило — по будням звонить или до девяти утра или после девяти вечера, чтобы не мешать сеансам, но Илона соблюдала лишь те правила, которые устанавливала сама. Как только личный мобильник замолк, тут же зазвонил стационарный телефон.

На рабочем стационарном телефоне, в отличие от домашнего, определителя номера не было (собеседникам давалась возможность сохранить свою приватность), но Михаил не сомневался, что это снова звонит Илона. Подавляемые эмоции вырвались на свободу — он рывком снял трубку и не самым вежливым тоном сказал, а точнее, рявкнул:

— Не звони мне никогда на работу! Ясно тебе?!

— Здравствуйте, — ответил незнакомый женский голос, меццо-сопрано с легкой хрипотцой.