Несмотря на пробивающиеся через листву пятна солнечного света, пропитанная влагой родника земля под кустом была прохладна, но Коннери вспотел. Это был горячий пот ожидания, сладкий пот мести. Ирландец вытер лоб, осторожно трогая укусы насекомых: они раздулись на его покрытых шрамами носу и щеках. Его пальцы ощупали шрамы – безобразные белые борозды на ландшафте лица, и он вновь вспомнил откуда они появились.

Он вспоминал, как летел головой через витрину, как из за его естественного нежелания искать настоящего доктора затянулось лечение, как “медик” из ИРА в конце концов наложил ему швы, но ярче всего он помнил человека, который швырнул его в эту витрину. Вилли Кениха.

После этого его унизили “увольнением из рядов по причине непригодности”; и, наконец, ему, с жуткой от шрамов внешностью, посоветовали просто “убираться”. И это был совет, которым он не мог пренебречь. Он стал обузой; он не мог делать другую работу, выбросив из головы то, чем занимался раньше. А любое рискованное дело вне ИРА (он всегда был отъявленным преступником) было неосуществимо: его слишком легко можно было опознать. Что же касается его мужских способностей, даже до “несчастного случая” он был уродлив, но теперь..? Кто посмотрел бы на него теперь?

Сейчас он с большим трудом мог купить себе даже дешевую шлюху.

И все это гноилось в его сердце, и черного гноя ненависти было больше, чем желтого гноя, который отравлял сто семьдесят ужасных швов на липе. Год назад он засек Кениха и его слепого хозяина на большом вечере в отеле “Хилтон” в Лондоне. К тому времени Коннери был старшим носильщиком в этом отеле, и все шло хорошо до тех пор, пока он снова не увидел Кениха и старые болячки снова не заныли.

Выяснить о Кенихе было просто: где жил, что делал, только время его приходов и уходов составляло маленькую трудность. А затем...

За последние двенадцать месяцев Коннери затратил значительные деньги, время и энергию и собрал о настоящей жизни и положении Кениха намного более полный материал, чем любое досье охотника за военными преступниками. И все это время он позволял своей ненависти кровоточить и гнить, пока она не стала нарывать. В трясине его сознания зародилась месть, которую можно было считать выполненной только со смертью Кениха.

Что касается способа убийства, – тут все ясно. Коннери всегда был “спецом” по взрывным устройствам. В конце концов, на этот раз он повторится, это правда, но он знал, что может довериться своим талантам в этот самый последний раз. Наконец, возможность представилась. Ирландский друг в Гатвике известил Коннери, что Кених полетел в Германию, имея обратный билет с открытой датой. Без сомнения, короткий визит, потому что Коннери теперь знал, что Кених редко оставляет Гаррисона дольше, чем на неделю или около того, – это было кстати. Два или три дня будет больше, чем достаточно.

И теперь, первый раз за всю жизнь, как он себя помнил, его везение казалось неистощимым. Не только Кених, но сам Гаррисон тоже отсутствовал в доме в Суссексе; и молодая жена слепого человека очень часто уезжала в гости; и хозяйская огромная собака находилась в питомнике в Мидхесте! Что могло еще больше облегчить его задачу?

Это должен был быть автомобиль, конечно, тот огромный серебристый “мерседес”, единственным водителем которого был Кених, за исключением очень редких случаев. Вчера Коннери проник в гараж и установил под капотом бомбу, расположив ее близко к приборной доске со стороны водителя, и с тех пор ждал, наблюдал и потел в ожидании.

Он приготовился ждать несколько дней (довольно много пустых бутылок и банок наскоро были закопаны в неглубокой яме, в рюкзаке еще оставались несколько полных бутылок и еда, а скатанный спальный мешок находился под рукой под кустом, – все подтверждало непреклонность его намерений), но в этом не было необходимости.