Состояния он так и не сколотил, но после скитаний по континенту приобрел, наконец, небольшую концессию по добыче олова на Плато Бенуе, в восьмидесяти милях от Джоса, в Нигерии. Пока сохранялось чрезвычайное положение на Малайях, цены были высокими, олово стоило дорого. Он работал бок о бок со своими африканскими помощниками, и в английском клубе, где колониальные леди провожали сплетнями последние дни угасающей империи, поговаривали, что он «совсем отуземился» и что «на это страшно смотреть». На самом деле Малруни действительно предпочитал африканский образ жизни. Он любил джунгли, любил африканцев, которые не протестовали, когда он ругался, орал на них и даже колотил, пытаясь заставить работать лучше. Он любил посидеть с ними, попивая пальмовое вино, и посмотреть на ритуальные танцы. Он не относился к ним свысока. Срок его концессии истек в 1960 году незадолго до провозглашения независимости, и он нанялся на сезонную работу в компанию, владеющую большей и существенно более богатой концессией неподалеку. Компания называлась «Мэнсон Консолидейтед», и после того, как и эта концессия иссякла, его зачислили в штат.

В свои пятьдесят лет этот ширококостный мужчина был еще сильным, здоровым и мощным как бык. У него были громадные руки, покрытые шрамами и задубевшие за долгие годы работы в рудниках. Одной из них он провел по буйной, кудрявой седой шевелюре, а другой вмял окурок во влажную красную землю под раскладушкой. Светало, скоро солнце встанет. Он услышал, как его повар раздувает костер на другом конце поляны.

Малруни называл себя горным инженером, хотя у него не было никакого диплома. Тем не менее, он прослушал соответствующие курсы и добавил к ним то, что неспособен дать ни один университет в мире: двадцать пять лет напряженной практической работы.

Он добывал золото на Рэнде и медь у Ндолы, бурил скважины в поисках драгоценной воды в Сомали, искал алмазы в Сьерра Леоне. Он мог инстинктивно отличить надежную шахту от ненадежной, по запаху обнаружить присутствие руды. Во всяком случае, он сам это утверждал, а после того, как он принимал свою обычную дозу в двадцать бутылок пива за вечер в захолустном баре, никто не решался оспаривать этот факт. На самом деле, он был одним из последних оставшихся настоящих старателей. Он понимал, что «Мэн‑Кон», как сокращенно называли компанию, поручает ему мелкую работу, далеко в джунглях, в диких, Богом забытых местах, за многие мили от цивилизации, где, тем не менее, нужно было произвести разведку. Но ему это нравилось. Он предпочитал работать в одиночку, это соответствовало его образу жизни.

Последнее задание полностью отвечало всем перечисленным условиям. Уже три месяца он занимался разведкой на склонах так называемой Хрустальной, горы, расположенной на территории республики Зангаро, крошечного анклава на берегу Западной Африки.

Ему сказали, на чем надо сосредоточить усилия.

Непосредственно на Хрустальной горе. Цепочка невысоких гор, причудливо изогнутых холмов высотой в две‑три тысячи футов, пересекала территорию республики от одной границы до другой параллельно океанскому берегу, в сорока милях от него. Эта гряда отделяла прибрежную равнину от внутренней части страны.

Лишь в одном месте горная цепь прерывалась, и именно там шла дорога вглубь страны – узкая грязная колея, твердая, словно бетон, летом и расползающаяся топкой жижей зимой. За грядой жило племя Винду, по уровню развития находящееся в железном веке, с той разницей, что орудия у них были деревянными. Ему приходилось бывать в диких местах, но он готов был поклясться, что такой первобытной дикости, как в центре Зангаро, он не встречал нигде.

На дальнем конце гряды холмов, чуть в стороне, располагалась гора, которая, единственная из остальных, удостоилась собственного названия. Она не была даже самой высокой среди всех. Сорок лет назад одинокий миссионер, проникнув вглубь страны, направился к югу от дороги вдоль гряды и через двадцать миль заметил холм, стоящий отдельно от других.