— Кель? Чертов бастард. Оставь меня в покое! — взревел король, который явно заметил мое присутствие, но еще не понял, кто его потревожил.

Я припала к земле и на корточках двинулась вокруг стола. Постепенно моему взору открылась стена со впаянными в нее болтами, кандалами и цепями, явно не новыми. Затем я увидела короля.

Он сидел, скорчившись в углу, будто ноги ему отказали. Запястья и лодыжки были закованы в кандалы, а от тех тянулись к стенам толстые цепи — впрочем, достаточно длинные, чтобы оставлять ему небольшую свободу движений. Похоже, их целью было скорее удержать жертву, чем причинить ей боль, и все же Тирас очевидно страдал. Рубаха его была расстегнута, кожа влажно блестела, грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе, а тело мелко подрагивало, будто он боролся сам с собой, чтобы оставаться в оковах. Без доспехов он оказался еще более рослым, чем мне помнилось. Штаны туго обтягивали рельефные бедра; король сидел, поджав под себя ноги, запустив пальцы в длинные белые волосы и скорчившись в позе, которая выдавала сильнейшую боль. Как бы он ни гнал Келя, его тело было сплошным криком о помощи.

Не дождавшись, естественно, никакого ответа, он поднял голову и взглянул на меня сквозь спутанные пряди. Кажется, мое появление его не удивило, хотя широкие плечи окончательно поникли в отчаянии.

— Ты Целительница? — За тихим вопросом слышалась неприкрытая мука.

Я дождалась, пока мы снова встретимся глазами, и покачала головой. Тирас застонал.

— Если ты не Целительница, зачем ты здесь?

Ответить я не могла, поэтому просто шагнула ближе.

— Не подходи!

Я замерла, испуганная. Тело короля сотрясла крупная дрожь, по коже пробежала рябь, будто от приступа.

— Уходи! — прорычал он. Сейчас это меньше всего напоминало человеческую речь — скорее рев льва, наделенного даром слова. — Прочь!

Но я оцепенела. Я не могла ни закричать, ни взмолиться о пощаде, ни предложить что-нибудь за свою жизнь. Наконец я так же медленно попятилась к двери и принялась молотить в нее кулаками.

— Кель! — взревел Тирас. — Уведи ее!

Никакого ответа.

— Кель! Я тебя убью!

Но советник то ли ему не верил, то ли желал смерти нам обоим. Я невольно задумалась, заразен ли король. Возможно, он страдает от неизлечимой болезни и, когда та его прикончит, настанет мой черед?

Какие бы надежды ни возлагал на меня Кель, я совершенно точно была не в силах помочь. Несколько минут я стояла спиной к королю, не зная, что делать дальше, и не осмеливаясь к нему приблизиться. Он больше не кричал и не пытался со мной заговорить, все, что я теперь слышала, — тяжелое прерывистое дыхание. Я не хотела ему сочувствовать. Не хотела жалеть. В конце концов, он ничем не заслужил моей доброты. Но, наблюдая его агонию, трудно было оставаться безучастной. Страдания Тираса напомнили мне муки лесного орла. А если я нашла в душе каплю сочувствия к птице, неужели у меня не найдется ее и для человека, пусть даже такого, которого мне впору было ненавидеть?

Я отступила от двери и осторожно вернулась в угол. Король тут же вскинул на меня глаза, черные, безнадежные, почти молящие, но не стал кричать или прогонять. Может, у него уже не осталось на это сил? Теперь его так трясло, что цепи на полу дрожали и лязгали. Я опустилась перед ним на колени — так близко, что он при желании мог бы меня ударить, но страх куда-то ушел. Увы, у меня не было голоса, чтобы спросить, где у него болит или в чем причина его недуга. Все, что мне оставалось, — приложить ладони к горячей влажной груди, надеясь, что я смогу принести ему покой. В конце концов, с птицей это сработало.

От прикосновения мы оба вздрогнули. Я закрыла глаза, как тогда, на поляне. Облегчение. Тирас со свистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы, и я сосредоточилась сильнее.