Она поменяла позу и теперь сидела точно так же, как Райли: корпус вперед, локти на коленях.

– Бьешь наверняка, говоришь? – сказала она. – А что же это тогда за веселье?

– Ты что, Лили, правда считаешь, что это весело? На мой вкус, жутковатое у тебя развлечение – людей на тот свет отправлять. Неужели ты после этого живешь в ладу с собой?

Лицо Лили стало будто каменным.

– Скажи‑ка мне вот что, Джо Райли, – проговорила она, – вот ты весь из себя правильный, настоящий католик, так?

Он усмехнулся:

– Я всегда считал себя начинающим гедонистом.

– Почему начинающим?

– Потому что пока сам не до конца понимаю, что это такое.

Она едва заметно улыбнулась. «Господи, боже мой, – подумал про себя Сэл, – что ж вы так мучаетесь! Заперлись бы вдвоем в каком‑нибудь мотеле – и меня, заодно, в покое бы оставили».

– А я, когда росла, ходила в баптистские церкви, – сказала Лили, – вечером в среду и два раза в воскресенье. Это было то единственное, что оставалось неизменным.

Сэл попытался представить себе, как это было. Все эти маленькие полуразвалившиеся церквушки в крошечных, Богом забытых городках, куда стекаются эти убогие и неистово молятся, пытаясь не встать коленом на какую‑нибудь змею. Просто жуть берет.

– Знаешь, о чем проповеди в этих церквях? О том, что есть рай и есть ад. И все. До жизни никому нет никакого дела. Все только и беспокоятся о том, что будет после смерти – как будто не понимают, что смерть станет их счастливым избавлением от убогой жизни.

– С религией всегда так.

– Да, но в большинстве религий, если ты оступился, можно сознаться и тебя простят. Можно сходить на исповедь, получить отпущение грехов. А там такого нет. Там учат, что, если ты сильно согрешил, тебе в любом случае прямая дорога в ад, что бы ты ни делал, как бы ни жил потом.

– То есть, если ты убил одного человека...

– Вот именно. Убил кого‑нибудь – не жди ничего хорошего от загробной жизни.

Райли задумался, пытаясь переварить информацию.

– Получается, если убил одного, уже все равно, и можно убивать сколько угодно. Можно даже зарабатывать этим на жизнь, так?

– Было время, когда я именно так и рассуждала. Теперь я уже не так в этом уверена.

– А сколько тебе было, ну, когда ты сделала это в первый раз?

Сэл слушал их и думал: "Что за черт?! Устраивают тут, понимаешь, шоу «Это ваша жизнь»", – но вслух ничего не сказал.

– Мне было четырнадцать. Мой дядя пытался... в общем он стал меня трогать.

Она замолчала и едва заметно мотнула головой.

– Мы были на кухне. Там на столе лежал разделочный нож.

Джо нахмурился:

– Так, значит, в первый раз ты была жертвой...

– Чушь. Не верю я во всю эту ерунду «жертва – не жертва». Это просто было первым толчком. Я сама выбрала себе эту жизнь.

– Так почему же теперь не выбрать что‑нибудь другое? Может, тебе все‑таки стоит отправиться со мной в Чикаго.

– Ни за что.

– Хотя бы исчезнешь с концами из Вегаса.

Внимание Сэла привлек какой‑то чудак. Он был в штанах, натянутых аж до подмышек, весь обвешан тюками. Он хотел было пройти по проходу между креслами, но увидел их увлеченную беседой троицу и решил, что лучше пойти в обход.

Когда Сэл повернулся, чтобы вновь взглянуть на этих двоих, обнаружил, что оба пристально на него смотрят.

– Что?

– Да вот, думаем, что с тобой делать, – сказала Лили.

Сэл энергично замотал головой.