Иван Тургенев. Пунин и БабуринРассказ Петра Петровича Б.
Старый лакей Филиппыч вошел, по обыкновению на цыпочках, с повязанным в виде розетки галстуком, с крепко стиснутыми – «чтобы не отдавало духом» – губами, с седеньким хохолком на самой середине лба; вошел, поклонился и подал на железном подносе моей бабушке большое письмо с гербовой печатью. Бабушка надела очки, прочла письмо... – Сам он тут? – спросила она. – Чего изволите? – робко проговорил Филиппыч. – Бестолковый! Тот, кто привез письмо, – тут? – Тутот-ка, тутот-ка... В конторе сидит. Бабушка погремела своими янтарными четками... – Вели ему явиться... А ты, сударь, – обратилась она ко мне, – сиди смирно. Я и так не шевелился в своем уголку, на присвоенном мне табурете. Бабушка держала меня в ежовых рукавицах! Минут пять спустя вошел в комнату человек лет тридцати пяти, черноволосый, смуглый, с широкоскулым рябым лицом, крючковатым носом и густыми бровями, из-под которых спокойно и печально выглядывали небольшие серые глаза. Цвет этих глаз и выражение их не соответствовали восточному складу остального лица. Одет был вошедший человек в степенный, долгополый сюртук. Он остановился у самой двери и поклонился – одной головою. – Твоя фамилия Бабурин? – спросила бабушка и тут же прибавила про себя: «Il a l’air d’un arménien». – Точно так-с, – отвечал тот глухим и ровным голосом. При первом слове бабушки: «твоя» – брови его слегка дрогнули. Уж не ожидал ли он, что она будет его «выкать», говорить ему: вы? – Ты русский? православный? – Точно так-с. Бабушка сняла очки и окинула Бабурина медлительным взором с головы до ног. Он не опустил глаз и только руки за спину заложил. Собственно, меня больше всего интересовала его борода: она была очень гладко выбрита, но таких синих щек и подбородка я отроду не видывал! – Яков Петрович, – начала бабушка, – в письме своем очень тебя рекомендует, как человека «тверёзого» и трудолюбивого; однако отчего же ты от него отошел? – Им, сударыня, в их хозяйстве другого качества люди нужны. – Другого... качества? Этого я что-то не понимаю. – Бабушка снова погремела четками. – Яков Петрович мне пишет, что за тобою две странности водятся. Какие странности? Бабурин легонько пожал плечами: – Не могу знать, что́ им угодно было назвать странностями. Разве вот, что я... телесного наказания не допускаю. Бабушка удивилась: – Неужто ж Яков Петрович тебя наказывать хотел? Темное лицо Бабурина покраснело до самых волос. – Не так вы изволили понять меня, сударыня. Я имею правилом не употреблять телесного наказания... над крестьянами. Бабушка удивилась больше прежнего, даже руки приподняла. – А! – промолвила она наконец и, нагнувши голову несколько набок, еще раз пристально осмотрела Бабурина. – Это твое правило? Ну, это мне совершенно все равно; я тебя не в приказчики прочу, а в конторщики, в писцы. Почерк у тебя каков? – Пишу я хорошо-с, без ошибок орфографических. – И это мне все равно. Мне – главное, чтобы четко было, да без этих прописных новых букв с хвостами, которых я не люблю. А какая твоя другая странность? Бабурин помялся на месте, кашлянул... – Быть может, господин помещик изволил намекать на то, что я не один. – Ты женат? – Никак нет-с... но... Бабушка нахмурилась. – Со мной живет одно лицо... мужеского пола. |
