— Я думаю, если ты хочешь жить здесь, нам нужно поселить там опытного управителя или продать ранчо и взамен купить сколько-нибудь земли поблизости.

Сабрина не ответила прямо на его вопрос, и Бретт огорчился. Почему? Неужели потому, что, задав самый обычный вопрос о своем прежнем доме, он решил, что этот ей не нравится? Почему, прожив с ней бок о бок уже несколько месяцев, он все еще выискивает доказательства тому, что деньги и недвижимость она любит больше, чем его? Неужели потому, что есть нечто такое в ее прошлом, чего он боится коснуться? Неужели, завладев ее телом, он все еще не завладел ее душой? Неужели в нем все еще нет уверенности, что она любит его?

Не думая о том, что он ест, Бретт молча закончил завтрак. То, что он, в сущности, заставил Сабрину выйти за него замуж, не оставив ей выбора, теперь ужасно мучило его. Шли недели. Он все крепче любил ее и понимал, как много она для него значит, как много она всегда значила для него. Но почему-то вместо того, чтобы проникнуться к ней доверием и обрести уверенность, он все больше ощущал неловкость и даже невыносимость теперешнего положения вещей.

В это утро они в первый раз помянули Накогдочез, и он чуть было не спросил ее прямо, почему она тогда разорвала помолвку. Из-за ее проклятого кузена или из-за его предполагаемого банкротства? Бретт сжал кулаки и с трудом сдержал гнев. Если он только узнает, что во всем виноват Карлос, он с удовольствием свернет ему шею. Однако Бретт не позволил себе долго размышлять на эту болезненную тему. Он убеждал себя, что прошлое ничего для него не значит, но оказалось, что значит. Скоро он не выдержит и потребует от нее ответов на свои вопросы. Он должен знать правду о прошлом, потому что от неизвестности и сомнений можно сойти с ума.

В течение следующих нескольких недель напряжение между Бреттом и Сабриной не уменьшилось, а, наоборот, выросло. Бретт понял, что в их отношения вошло что-то новое, но не понимал что. Сабрина как-то отдалилась от него, казалась более поглощенной собой, а он смотрел на нее и молча злился. Чувствуя, что она ускользает от него, что их что-то разделяет, Бретту показалось, что на месте сердца у него растет ледяная глыба. Неужели он прошел такой путь, чтобы потерять ее в конце концов? Отдать ее врагу, которого он не видит? Не знает?

Сабрина на самом деле и не думала закрываться от Бретта, просто она вся погрузилась в мир новых для себя ощущений. Ребенок стал ее драгоценной тайной, которую она хотела открыть ему, но… А что, если он не разделит ее радость? О детях, так же, как о прошлом, они не говорили.

Сентябрь выдался на редкость жаркий, и вместе с сахарным тростником на плантации расцветала и Сабрина. С удовольствием следила она, как наливаются ее груди, полнеет талия, и странная улыбка освещала ее лицо. Бретта эта улыбка выводила из себя. У нее словно была от него тайна, и он места себе не находил от ревности. О чем это она думает?

Прошел месяц. Приближалась пора сбора сахарного тростника. Большая Трава, как его здесь называли, никогда полностью не вызревала в Луизиане, и Бретт знал, что не так много времени ему осталось лениться. Скоро закипит работа и тогда…

В октябре Бретт возвращался домой так поздно и такой усталый, что даже не заходил в спальню Сабрины. Тем не менее она ждала его, следила, чтобы не остывала вода для мытья и на столе был ужин. В конце третьей недели октября работы стало чуть-чуть меньше. Рабам нравилось это время, обещающее лишний заработок, выпивку и много-много песен.

Раз Бретт вернулся домой поздно ночью и, усталый, прошел в свою спальню. Он с удовольствием думал о том, что завтра сможет выспаться.

Однако у себя он застал поджидавшую его Сабрину. Отбросив шляпу, он пробормотал:

— Тебе давно пора спать. Я не думал, что ты меня ждешь.

Она загадочно улыбнулась.

— Я уже давно не видела тебя.

Снимая влажную от пота рубашку, он смотрел, как она стояла боком к сверкающей медной ванне в тоненькой рубашке и таком же пеньюаре, и его вновь потянуло к телу, которого он так давно не касался.