Она легла и уснула. Платье брошено на стул. Кленовая ветка валяется на полу. Листья увяли. Солнце вовсю гуляет по комнате.

Настя крепко спит, сбросив с голых плеч простыню, и не слышит: мать вошла и стоит над диваном. Давно уже стоит.

Внезапно Настя проснулась.

— Мамочка, здравствуй. Уже день?

— Я слышала, ты вчера поздно вернулась, Настя.

— У тебя бессонница, мама?

— Пожалуй…

— Но нельзя же, нельзя так, нельзя! Все едут, к чему-то стремятся. Ищут романтику, хотят испробовать силы. Все наши ребята мечтают о больших делах. А я? Мамочка, и еще есть одно, очень важное. Мама, я… догадайся.

Она села, подтянув простыню к подбородку, и смотрела на мать узкими, как у японца, глазами. Мать нагнулась, подняла с пола брошенную Настей кленовую ветку. Молчит.

«Ужасна проблема отцов и детей! Вернее, матерей и детей. Особенно плохо, если ты дочь. Нет, сейчас не стоит открывать ей про Димку, так я и предполагала. Вот беда, из всего делают драму», — думала Настя.

— Вечером поговорим. Много есть о чем, — сказала мать.

— Мамуля, папку я накормлю. Он живо у меня поднимется. На работе ломит, как трактор, а дома лежебока. Избаловали мы его, мать, на свою шею.

— Папы нет. В клинике… Ночное дежурство.

— Я и говорю: ломит, как трактор. Вечно дежурство, дежурство! Институт, институт…

— До вечера, Настя, — перебила мать.

Она задержалась у зеркала, пристально вглядываясь в пожелтевшее от бессонной ночи лицо, еще молодое, тонкое, с печально опущенным ртом. Повторила:

— До вечера.

«Эх я, эгоистка! — думала Настя, оставшись одна, сидя в постели, обхватив коленки руками. — Последние деньки, а я совсем отца с матерью забросила. Буду сегодня с ними дома весь вечер. И завтра. Поздно опомнилась. Всего два вечерочка осталось».

Она упрекала себя в эгоизме, но через минуту снова думала о том, что ее ждет.

«Что нас там ждет? Резко континентальный климат, как пишут в учебнике географии. Конечно, если бы ехать одной — страшновато, а всем классом ничего страшного нет. Целая орава из двадцати четырех человек плюс Нина Сергеевна. Кто молодчина, так Нина Сергеевна. Впрочем, что ей терять! Двадцать восьмой год, старая дева, сегодня уроки, завтра уроки, кому не захочется нового? Уезжаем на комсомольскую стройку, ура! Может быть, будем мерзнуть в палатках, вот и отлично. Все сначала мерзнут, а как же без этого? Какие еще ожидают нас трудности? Давайте, давайте, не страшно… А теперь и до пяти на Откосе недолго осталось!»

Настя вскочила и в одной рубашке, босая побежала на кухню вскипятить молоко.

Веселый у них дом. Всюду солнце. В кухне пол горячий от солнца. Со двора несутся ребячьи крики, воробьиный щебет. В разгаре лето, июль. Июля, правда, остался самый кончик. Туда они приедут под август. Глядишь, и листья зажелтели…

В передней зазвонил телефон. Настя оставила на плитке кастрюлю с молоком и побежала к телефону.

— Алло! Настя? Позови Аркадия Павловича.

— Здравствуйте, Серафима Игнатьевна. Папы нет. Прямо от вас, из клиники, пошел в институт.

— Откуда из клиники? Не был он в клинике.