— Спасибо, Василий Архипыч!

— Не за что! — растроганно произнес он.

И увидел «Москвич». Холеная голубая машина с плюшевой обезьянкой, нахально висевшей на резинке против смотрового стекла, стояла в пустом переулке невдалеке от проходной будки, выжидая кого-то, хотя все, кого могла бы она выжидать — директор, главный конструктор и прочие, давно разошлись. Откуда она взялась? Зачем и за кем? Василий Архипович хорошо знал свой заводской переулок, здесь не очень привычны разъезжать на машинах.

— Гм, для чего она торчит у завода? — задумчиво спросил Василий Архипович. Его яркое воображение подсказывало ему ночной детектив.

— Это машина отца, — ответила Настя.

Василий Архипович озадаченно кашлянул и застегнул на крючок воротник куртки. Детектив он мог допустить. На мгновение он с холодными мурашками по спине даже прикинул для себя роль Шерлока Холмса. Но чтобы ученице его бригады товарищу Андроновой подавались машины?! Он возмутился. Ученицу, еще и не сборщицу, заурядную ученицу доставляют на завод в голубом «Москвиче», часто такое случается? А если случается, так именно в его молодежной бригаде! Именно ему отдел кадров подсовывает такое завидное пополнение рабочего класса, таких папенькиных дочек, которым только перманенты накручивать, а он изволь воспитывать в них пролетарское самосознание, выковывать пролетарскую гордость!

— Машина отца, но имеет к вам отношение, — заявил он тоном обвинителя на судебном процессе, чувствуя, что опять их разделяет новый барьер в виде голубого «Москвича».

— Машина отца, но не имеет ко мне отношения.

Краска бросилась на его и без того румяные щеки. Она врет! Он потупился. Ему было тяжело снова разочаровываться в этой узкоглазой тоненькой девочке, у которой милые, нежные губы и такие милые ямочки в уголках губ, в этой серьезной и ласковой девочке, не всегда ему понятной.

— Впрочем, отец катает меня на своем «Москвиче», когда я захочу, — сказала Настя. — Что? Я пропащий человек?

— Вы сложная личность, товарищ Андронова, к вам требуется индивидуальный подход. Завтра комсомольское собрание, за два часа перед сменой. Прошу не опаздывать. До завтра, товарищ Андронова!

Он поднял воротник и спрятал руки в карманы.

— Как легко, Василий Архипыч, когда человеку веришь! — воскликнула Настя.

И она кивнула ему со своей открытой улыбкой, от которой на душе Василия Архиповича становилось светло и просторно, и побежала к отцу.

Отец в задумчивости сидел за рулем, опершись локтями на баранку.

— Знаешь, Настя, что мне представилось, — заговорил отец, словно продолжая разговор, который вел с самим собой, пока она отлучалась. — Стоит перед глазами… Мы с мамой ждали тебя, а мне буквально на днях на фронт. Буквально, может быть, завтра. Мама готовит солдатский мешок и из старья загодя шьет для тебя пеленки, распашонки всякие. И вот один вечер. Как нарочно, мороз, проклятый январский мороз, градусов под сорок! Окна ото льда зеленые, как дно морское. Электричества нет, чадит коптилка, по углам черно. Она закуталась в платок и прилегла, а я читаю вслух газету, статью Алексея Толстого о Ясной Поляне, как над ней надругались фашисты. Я эту статью после взял с собой, я ее весь фронт хранил! Раз пятьдесят перечитывал, до сих пор помню наизусть: «…здесь рождались страницы, над которыми мы смеялись и плакали и учились быть еще лучше, чем мы были. Здесь же стояла причуда его русской совести — крестьянская соха…» Она слушает тихо, как-то особенно пристально. Я сначала не понял, отчего она так. А когда кончил читать, она улыбается и говорит: «У меня тоже причуда русской совести.