Когда я сказал ему об этом, он грустно улыбнулся и пару раз нажал на насос. «Это потому что боль прошла. Вообще я чувствую себя нормально. Но я знаю, что оно разъедает меня изнутри. Это дело нескольких месяцев».

«Просто не верится. Ты только посмотри на себя».

«Да. Мы оба так сказали. Но уже ничего не поделаешь. Так получилось».

Карин сидела рядом, и он протянул ей руку. Они сидели, держась за руки и смотря на море. До моего ухода на пенсию оставалось два года, и я не мог вспомнить, когда я в последний раз плакал. Но тогда я заплакал.

Я тихо плакал, и когда Стефан и Карин это заметили, они обняли меня, чтобы утешить, — что было довольно глупо. Но от этого я заплакал еще сильнее. Из-за них. Из-за себя. Из-за всего.

Печень Стефана больше не справлялась с алкоголем, но в тот вечер на веранде он компенсировал это тем, что курил больше обычного. Карин пила вино и курила, потому что больше это не имело значения. Мы говорили о первом инсульте Карин, о том, как она теперь себя чувствовала, будто живя в кредит. Она вздохнула и погладила руку Стефана. «Я и не думала, что его придется выплачивать».

«Не думай так, сказал Стефан. — Я мог бы погибнуть еще двадцать пять лет назад, если твоя версия верна».

«Почему?» спросил я.

И тогда я узнал последний фрагмент информации об Оскаре Эрикссоне. Стефан вернулся к тому, что рассказал мне в госпитале — о двух детях, державшихся за руки, — к тому, что послужило началом истории Стефана и Карин.

«Это было еще не все. Девочка хотела меня убить. — Он украдкой взглянул на свою жену. — Так думает Карин».

«Это просто теория, сказала она. — В которую поверят очень немногие».

«Как бы то ни было, — продолжал Стефан, — дети сидели, переплетя руки. Я хотел что-то сказать, потому что девочка была одета не по погоде, но потом… она повернулась и посмотрела на меня».

Лицо Стефана исказила боль, и он пару раз нажал на насос; он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, закрыв глаза. Несколько минут все молчали; лишь слышно было, как волны набегали на берег, и тихо тикал инфракрасный обогреватель. Мне уже начало казаться, что Стефан больше ничего не скажет, когда он снова выдохнул и продолжил:

«Итак. Я знаю, что это звучит странно. Она была ребенком лет двенадцати, может тринадцати, но когда наши взгляды встретились, я понял две вещи — четко, как откровение: первое — что она намеревалась убить меня, второе — что она была на это способна. Потому что я их потревожил. Когда она спрыгнула с чемодана и я увидел в ее руке нож, это чувство лишь усилилось. Нас разделяло несколько метров. Я посмотрел на нее и на мальчика; я понимал, что они собирались сделать. У девочки был такой вид, будто через секунду она набросится на меня, но в тот момент охранник крикнул, что мой прибыл мой поезд. Думаю, это меня спасло. Я попятился назад, а она осталась стоять с ножом в руке».

Стефан зажег сигарету и, глубоко затянувшись, удовлетворенно вздохнул. Он посмотрел на сигарету и покачал головой.

«Я снова могу курить. Это почти того стоит».

Карин хлопнула его по плечу. «Не говори так, глупый».

«Так что они хотели сделать? — спросил я. — Дети?»

Стефан провел указательным пальцем по своей ладони.

«Она надрезала свою руку. Чтобы пошла кровь. Он сделал то же. Они сидели, смешивая свою кровь. Вот почему они так держались за руки. И вот почему Карин выдвинула эту теорию. Которую полиция не поддержала».