Я снова кивнула и опустилась по стенке на корточки. Я не верила никому и не поверю, пока не прижму их к себе. Бессилие женщины в мужской войне, где нужно ждать дома в полном неведении и без возможности вмешаться и что-либо изменить.

— Вините себя в произошедшем? Не стоит. Такова наша жизнь, никто не застрахован от людской подлости и низости. Особенно в нашем мире. У нас есть всего два выбора: либо отказаться вообще от семьи и детей, либо вот так дрожать каждую секунду своей жизни за тех, кто нам дорог.

Я смотрела на этого мужчину вроде бы и беспомощного, но в тот же момент настолько сильного, что эта сила ощущается в каждом слове. И чувствовала, как внутри снова все переворачивается — зачем он со мной разговаривает? Думает, вот эти пару слов что-то изменят? Это мои, а не его дети там! Мои маленькие дети! Никто никогда не поймет, пока сам не испытает этого дикого ощущения бессилия и безнадежности. Что он может знать об этом? Пусть оставит меня в покое.

— Мешаю вам грызть себя, верно? Не отрицайте, это же так очевидно. Вы не умеете скрывать эмоции. Вам говорили об этом?

Да, говорили и не раз. Не умею. Особенно, когда мне плохо и больно. И я не хочу сейчас ни с кем говорить. Не хочу и не могу.

Савелий проехал чуть вперед и остановился напротив окна:

— Вы не обязаны отвечать. Можете молчать. Знаете, Оксана, вам сейчас кажется, что вас никто и никогда не поймет. Так бывает всегда — свое болит сильнее, чем чужое. Но вы еще никого не теряли и не дай Бог вам начать терять, чтобы понимать истинное значение этого слова. Вы только в прелюдии, которая скорее всего не выльется в увертюру или в оперу. Вы знаете, когда-то я считал, что мне не нужны лишние балласты в жизни, такие как: жена, дети, да и мой статус не позволял. Оба мои сына, скорее, ошибки случайных связей и никак не плоды любви. Я не умел любить. Я был эгоистом. Любил только себя.

Я не знала, зачем он говорит мне все это, но не перебивала, этот низкий и уверенный голос отвлекал меня и каким-то чудовищным образом начал успокаивать. В ушах перестало свистеть и гудеть.

— Я вообще не понимал смысл этого слова — любить. Для меня оно было неприемлемо по отношению к живым людям. Я мог любить вкусную еду, удовольствия, хорошую книгу, удачное и интересное дело. Все остальное можно всегда заменить. Всё и всех. Незаменимых нет. Я считал, что поступаю правильно. Считал, пока мне не сообщили о том, что у меня есть сын. Первые мои эмоции были постыдными — я даже не думал о том, чтобы его увидеть. Это была не моя проблема, а проблема его матери. Я дал ей достаточно денег, чтобы она избавилась от нежелательной беременности и вела безбедное существование. Она выбрала участь брошенной с ребенком — таков ее выбор, и меня это не касается. Все изменилось внезапно. Моё восприятие. Я помню, мы как-то с моим давним наставником и другом пошли на дело. Рискованное, дерзкое, но оно сулило нехилую прибыль. Его подстрелили. В живот ранили. Он умирал долго и мучительно у меня на руках, но сказал мне тогда слова, которые изменили меня до неузнаваемости: «Знаешь Сава, а ведь я сейчас сдохну, и никто никогда не вспомнит обо мне. Я кану в небытие, как кусок мусора. Я ведь не человек. Человек всегда что-то оставляет после себя, а после меня ничего не осталось. Только личная гора трупов, да наличка по ящикам и заначкам. Мне даже некому все это оставить. Это страшно, Сава. Когда ты исчезаешь, словно пыль в полное забвение, когда к тебе на могилу некому прийти и цветок в горшок поставить. Помянуть некому. Вот он я. Меня уважали и боялись, я жил как хотел, и что? Я никчемность. Ноль. Ничто. Меня никогда не было. Мы являемся кем-то, если после нас что-то осталось. Мы бессмертны в частицах себя, которые создали. Не позволь себе стать никем, Ворон. Всё тлен». Я похоронил его сам на деревенском кладбище и каждый год езжу туда, чтобы поставить цветок в горшок, помянуть и сказать, что он не был никем и что я его помню.