(с) Григорий Лепс

Когда сотовый зазвонил, я трубку не просто схватил, я ее содрал с тумбочки. Как она кричала, у меня внутри все перевернулось. Не смог не прийти, не смог отключиться. Есть ситуации, когда не имеет значения, что между вами встало, как больно сделали тебе лично. Ситуации, когда мчишься, сломя голову, потому что в этот момент ничего и не помнишь.

Я ее не узнавал. Как будто передо мной совсем другой человек. Потерянный, неадекватный, ослепший. Как я мог оставить ее в таком состоянии. Это был тот момент, когда я мог наплевать на все, что произошло, и обнять ее, сдавить до хруста, целовать до беспамятства, наплевав на то, что эти губы целовал другой. Ее боль — моя боль. Как одно целое. Ее слезы сводят с ума, и отчаяние в глазах заставляет кусать собственный язык. Но я не могу… Все уже завертелось. Механизм запущен.

Я на полпути к своей цели, и сворачивать уже поздно. Потом… когда все закончится… потом я, может, смогу подумать об этом еще раз. Или не смогу. Не знаю. Я ничего не знаю.

Сейчас рядом Снежана, и мне она нужна. Никак иначе не подобраться к ее конченому сводному братцу, который жиреет на моей крови. Он выпил ее литрами, и я собираюсь прижать его к ногтю и пустить эту кровь.

Не знаю, получится ли… Возможно, нет. И мне на руку сейчас, что Оксана не со мной. Она не мешает и не привлекает внимание врага. Так же, как и дети. Я бы никогда не оставил их в одном доме с этой сукой, которая нюхает по вечерам кокс, а ночью трахается со своей секретаршей… а иногда я трахаю их обеих пьяный до беспамятства.

Детей взяла к себе прекрасная скромная женщина. Я помнил ее еще с тех времен, когда Вороны помогли мне. Андрей посоветовал позвонить Фаине, и я позвонил… Не потому что Никита плохо себя чувствовал, а потому что мне нужно было спрятать детей подальше, и она обещала мне, что увезет их в маленький санаторий для малышей-инвалидов. Туда никто не приезжает, и о нем никто не знает.

Когда все закончится, я верну их Оксане… Она изменила мне, а не детям. Так сказала Фаина, и она была права.

— Дети в очень подавленном состоянии, то, что вы делаете, Руслан…

— Ты делаешь… — поправил ее, и она улыбнулась.

— То, что ты делаешь, нечестно, несправедливо и очень эгоистично. Они нуждаются в матери. Твоя бывшая жена хорошая мать, и разлучать их с ней только потому, что она предпочла другого мужчину, не честно. Ты наказал не только ее самым дорогим… ты наказал своих детей. Они страдают, и никто не знает, как в дальнейшем это скажется на их психике.

— Я подумаю об этом. Пока что мне надо увезти их подальше, и совместное проживание с матерью может нести для них угрозу. Не от нее, конечно.

— Я поняла.

Фаина обняла Никиту, и тот спрятал лицо у нее на груди.

— Отвезу их в санаторий. Он закрытый, уютный. Там очень избранный круг деток. Вряд ли туда кто-то сунется. Дети больные, все с аномалиями развития. Это самое безопасное место.

— Хорошо. Я буду тебе очень благодарен за помощь. Свои дети есть?

Она засмущалась, отвела светло-синие глаза.

— Нет… со своими пока не сложилось. Но у меня есть больше, чем свои.

— Да, знаю. Все вороновские отпрыски у тебя перебывали.

Она не ответила, опять улыбнулась и протянула мне Никиту.

— Надо отдать их маме. Очень надо.

— Я тебя услышал.

И она была права. Я подумал. Закончится вся эта херня, и дети будут жить с Оксаной.

Я поехал за ними в санаторий утром, еще до похорон. Они ужасно обрадовались, бежали ко мне, с восторгом показывая игрушки, рисунки, которые рисовали с Фаиной. Детьми наконец-то кто-то занимался… Теперь нет ни бабушки… ни мамы.