Теперь в рощицу серебристых берез. Им тоже по тридцать лет, и первые ветви начинаются в каком-то метре от земли. Множество тонких, изящных ветвей. Они поднимаются все выше и выше, как ступени лестницы, на двенадцать метров, туда, где вершины деревьев склоняются друг к другу. Но лезть вверх среди этих раскачивающихся под ветром ветвей так опасно, что пришлось бы остановиться на полпути, до того как ствол начнет гнуться под его весом.

«Да не сгибайся же так, не надо!»

Полпути — это не выше, чем скат крыши дома Сисси Парслоу.

Он снова посмотрел на эвкалипт: «Да ты — красавчик!»

Смущенно, с чуть виноватым видом, крадучись, вернулся он к эвкалипту. «Ты так красив! — сказал он. — Ты король. Корону королю! Ух ты! Вот бы здорово на самый верх забраться».

До первой ветки всего метра три, а вовсе не пять. Может, повезет и он сумеет закинуть на нее веревку и затянуть петлей. Затем — подтянуться на руках. Джон поежился. Другие мальчишки это запросто могут. Девочки умеют лазить, и даже малыши. Перси Маллен добрался до верхушки мачты для флага, что на Мейн-стрит.

Раскачивался там и распевал: «Йо-хо-хо, и бутылка рому!»

Вот было бы здорово.

«Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо, и бутылка рома!»

Там, в вышине, домик. И мачта с флагом. И корабль с парусами. И маяк. И башня. И печная труба. Целый новый мир. Верхолаз, раскачивающийся на поясе, ремонтирует провода. Свирепствует буря на море. Парит орел. Альпинист одолевает Маттерхорн. Пилот ведет самолет. Парашютист ныряет в небо. Астронавт летит к звездам. О, Боже, там Небо! Он закричал бы: «Привет, птицы! Привет, облака! Привет, мистер Солнце!»

Он сказал бы: «Привет, Господи! Я стучусь в Твою дверь». Нет, так не пойдет. Фамильярничать с Богом не годится. Но он не фамильярничал. Для него в этих словах было что-то совсем особое, и Бог обязательно поймет его, если Он похож на того Бога, о котором говорит мама. Он сказал бы: «Привет, Господи! Вот я где».

Каждый мало-мальски стоящий мальчишка может взобраться на дерево по веревке и с закрытыми глазами.

ГЛАВА 6

Лестница Иакова

Веревки не оказалось ни в сарае, ни за курятником, ни в чулане, где стояла стиральная машина, и даже под задней верандой, куда в минуты отчаяния швыряют все что попало, лишь бы не валялось под ногами. Ну совершенно никакой веревки, если не считать посеревшего под дождем ветром затянутого узлом обрывка с истрепанными концами. Чем-то этот клочок полюбился отцу, иначе он бы там не оказался. Просто чудо, что его не с жгли, не закопали, не выкинули вместе с мусором Джон обошел весь сад, грядки с помидорами и сладкой кукурузой, поискал вдоль забора, обсаженного вьющейся геранью, все больше и больше распаляясь.

У других веревки, ржавые гвозди, старые жестянки из-под краски, куски разбитого оконного стекла всегда валяются на виду. Но отец не такой, как другие. Своей любовью к чистоте и аккуратности кого угодно с ума сведет.

«Да у него каждая травинка свое место знает» — вот что говорят про его сад. Отцы других ребят в свободное время играют в гольф, или слушают репортажи о гонках, или сидят с приятелями в пивной. Этот трудяга мистер Самнер, как галерный каторжник, работает в своем саду. И если погода портится, это — конец света, как землетрясение, цунами, циклоп и все в таком роде.

У других мусор скапливается. Отец же вывозит его на свалку. У других по всему участку разбросаны старые конские хомуты, сломанные велосипедные рамы, дырявые кастрюли. Из отца дым шел и искры сыпались, если он замечал поднятую ветром конфетную обертку. Веревка у него, разумеется, есть — отец ко всему подготовлен: аккуратно смотанную, он возит ее в багажнике своей машины.