Осенью 1824 года какой-то траппер, пересекавший жаркий склон в направлении поросших лесом гор, сделал краткий привал в тени можжевельника. Потоки воды со скалы превратили разрытую койотом яму в широкий овраг глубиной в несколько футов, увеличивающийся по склону горы. Этот овраг скрывал от враждебных глаз костер, который траппер разжег, чтобы приготовить кофе.

Сидя над тлеющими углями, с удовольствием прихлебывая кофе, он лениво перебирал свободной рукой камешки и гальку. Один осколок крохотным сиянием отразил солнце. Покрутив камешек в руках, траппер обнаружил, что он, как кружевами, покрыт золотистыми прожилками.

Траппер никогда не видел золота, если не считать обручального кольца матери, но положил самородок в карман и забыл о нем, когда следующим утром тронулся в путь.

Девятнадцать лет он носил его, как талисман, считая, что камешек принес ему удачу. В 1843 году он забросил самородок в сундук и устроился, купив таверну в маленьком городке в Миссури. Он женился, пристроил к таверне конюшню и совсем забыл про самородок в сундуке. Но внутри золотистого камня таилось нечто дикое, непредсказуемое и неподвластное ему, нечто, что сейчас дремало внутри, но однажды вырвавшись наружу, вдребезги разнесет тишину ночей в Юте и Неваде грохотом ружейных и револьверных выстрелов.

Таверна и конюшня принесли трапперу достаток, жена родила ему сына. В 1849 году он помог деньгами золотоискателям, направляющимся в Калифорнию, но по равнинам прошла холера, и он потерял и жену и сына.

И все это время и в радости, и в печали он помнил виденную когда-то землю. Она жила в нем, и стоило ему закрыть глаза, как он чувствовал под собой хорошего коня, слышал колышущий траву или раскачивающий кедры ветер, вдыхал запах пыли, сосен и пороха.

Он помнил безлюдную, пустынную и тихую землю, по которой тут и там проплывали тени облаков. Он вспоминал огромные красноватые стены каньонов, темно-зеленые кедры, высокие хребты, покрытые золотом — даром осенних красок лесов. Громоздящиеся вверх снежные холмы, танцующий мираж пустыни, грудь индейца из племени черноногих в прицеле его кентуккийской винтовки — этого он забыть не мог.

В конце концов траппер продал таверну с конюшней. Он постарел, но сохранил силу и помнил, где оставил свое сердце. «Ты умрешь там, Джим», — предупреждали его, а он только улыбался.

Конечно, он может умереть на каком-нибудь пыльном склоне на рогах раненого бизона, или в лапах гризли на горной тропе, или со стрелой в животе. Он может принять свой последний бой где-нибудь на пустынном холме, как старый бык-бизон, которого окружили и вот-вот достанут волки.

«Прежде чем умереть, ребята, я еще услышу, как кричат дикие гуси на Грин-Ривер. Я еще раз пройдусь по следу лося и медведя, почую запах свежесрубленного кедра и сена в нехоженых лугах».

Он выпил стакан и снова его наполнил. «Мне здесь нравится, но вы никогда не видели заката над вершинами Тетона и не любовались с высоты Рок-Хаус великолепием долины. Мне жаль покидать вас, ребята, но я поеду туда».

Траппер остановился на ночь у реки Свитуотер и только тогда рассказал о самородке. Вместе с ним разбили лагерь четыре хороших парня из тех, что сходятся, объединенные общей целью и общими чувствами. В тот вечер они все сидели возле костра, но разговаривал он с Диком Фелтоном, самым молодым из них.

В Фелтоне он увидел своего сына: сильный, хорошо сложенный юноша, смелый и принципиальный, всегда выполняющий свою долю работы и не ожидающий, пока ему о ней напомнят. И теперь он показал самородок именно Фелтону.

— Несомненно, это золото. — Фелтон разбирался в таких вещах. — Найдите тот участок, и вам больше ни о чем не придется беспокоиться.

Траппер подбросил самородок в руке.

— Я вам, ребята, расскажу, где это место, и вы поделите все поровну. А мне в этих краях надо только то, чем можно прокормиться.