Она перевела все в шутку, но я видела, что она негодует и что Юстас ей совсем не по душе.
— Но мне-то ты могла рассказать! В конце концов, это я вас познакомила.
— Я пыталась, но всякий раз мама умудрялась вмешаться, перебивала меня или меняла тему разговора. И… не забывай, Элис… ты дружила с ней, не со мной. Я была всего лишь девчонкой, только-только окончившей школу. Нечего было и надеяться, что ты встанешь на мою сторону, пойдешь против нее.
— Все было так серьезно?
— Могло быть. Ты же знаешь, сколько в ней было высокомерия.
— Ну да, конечно, но совсем безобидного.
— Нет, Элис, ее снобизм не был безобидным. Он был пагубным. Он влиял на все ее поступки. В конечном счете он превратил ее в чудовище.
— Вирджиния! — Элис была шокирована.
— Вот почему мы спешно вернулись в Лондон. Видишь ли, она все поняла — сразу же догадалась, что я влюбилась в Юстаса.
Чайник уже кипел. Элис сняла его с огня и налила в кофейник кипяток. По кухне поплыл восхитительный запах свежезаваренного кофе. Ложкой она поводила по его поверхности.
— А ты правда в него влюбилась? — спросила она наконец. — В Юстаса?
— Конечно, да. Будь тебе семнадцать, ты разве не влюбилась бы в него?
— Но ты же вышла за Энтони Кейли!
— Да.
— Ты его любила?
— Я… я просто вышла замуж.
— Ты была счастлива?
— Я была одинока.
— Но, Вирджиния, я всегда считала… твоя мама всегда говорила… я думала, ты очень счастлива, — беспомощно закончила Элис; лицо у нее было смущенное.
— Нет. Но не по вине Энтони. Я была виновата тоже.
— А леди Кейли об этом знала?
— Нет.
И о том, почему он разбился, она тоже не знала. И про Лиз. Не знала и никогда не узнает.
— Как она могла знать? Она приезжала погостить у нас, но никогда не оставалась дольше недели. Нам нетрудно было поддерживать в ней иллюзию, что у нас идеальный, очень счастливый брак. Это было самое малое, что мы могли для нее сделать.
— Удивительно, что няня ничего не рассказывала.
— Няня видела только то, что хотела видеть. Для нее Энтони был совершенством во всех отношениях.
— Нелегко тебе пришлось…
— Да, но, как я уже говорила, это была вина не только Энтони.
— А Юстас?
— Элис, мне было семнадцать; я была девчонкой, мечтающей о том, чтобы ей купили мороженое.
— Но теперь… — сказала Элис.
— Теперь я другая. Мне двадцать семь лет, у меня двое детей. Я давно не ем мороженое.
— Ты хочешь сказать, ему нечего дать тебе?
— Скорее, ему ничего не надо от меня. Он вполне самодостаточен. У него собственная жизнь. Пенфолда.
— Ты обсуждала это с ним?
— Ох, Элис…
— Очевидно, нет. Тогда как ты можешь быть уверена?
— Потому что тогда, десять лет назад, он обещал позвонить мне. Сказал, что приглашает меня в Пенфолду на чай, что его мама хочет еще раз со мной повидаться. Я собиралась попросить у тебя машину и самой доехать до них. Но, как видишь, он так и не позвонил. Я ждала, но он не звонил. И прежде чем я смогла выяснить почему или что-то предпринять, мама спешно увезла меня в Лондон.
Элис спросила:
— А откуда ты знаешь, что он не позвонил? — В ее голосе сквозило нетерпение.
— Потому что так и было.
— Может, твоя мать ответила на звонок?
— Я спрашивала ее. |