— Ты не обманщик.

— Отчего же. И лгал, и скрывал. Я знаю, как это легко.

Басрахип остановился и присел на валун, широкое лицо оставалось спокойным, даже безмятежным. Гедер скрестил руки, в груди закипел гнев.

— Я всегда был пешкой в чужих играх. Кого еще сажать в уборной на подпиленные доски? Кого поднимать на смех? А книга? Алан Клинн сжег мою книгу!

— Потому ты к нам и пришел?

— Да. Нет. То есть… В детстве я придумывал себе истории, как в старых сказаниях. Где я веду армию в заведомо проигрышную битву и побеждаю. Или спасаю королеву. Или спускаюсь в преисподнюю и похищаю свою мать из царства мертвых. А действительность раз за разом меня разочаровывала. Знаешь, как это бывает?

— Знаю, — кивнул верховный жрец. — Ты пришел сюда не ради трактата, лорд Гедер. Ты пришел отыскать нас. Меня.

Губы Гедера сами собой скривились в мрачной, жесткой усмешке.

— Да. Потому что я хочу знать правду. Потому что мне до смерти надоело гадать и недоумевать. Вокруг меня только ложь, предательство и чьи-то игры. Я хочу стать тем единственным, кто может все пресечь и увидеть истину. Я читал про конец всех сомнений.

— Удовлетворишься ли ты одним лишь знанием?

— Да, — ответил Гедер.

Басрахип помолчал, вслушиваясь. Вокруг них покружила муха, присела на широкую голову жреца — и вновь улетела.

— Нет, — сказал Басрахип, поднимаясь на ноги. — Иного ты ищешь. Однако тебе осталось немного, лорд Гедер. Совсем немного.

— Я слышал их разговоры, — прошептал слуга. — Нас убьют во сне.

Гедер сел на постели, в комнате царил мрак. Перешептывание явно предназначалось не для его ушей — останься он лежать, дальнейшего бы и не расслышал. Юноша подкрался к двери и сел, прижавшись спиной к стене. Слуги теперь шептались всего шагах в пяти от него.

— Прекрати болтать ерунду, — одернул говорящего оруженосец. — Сам себя запугал.

— А вот и нет, — возразил первый голос громче и резче прежнего. — Неужели им нужно, чтобы кто-то о них знал? Неужели они забились на край света только ради того, чтобы ждать гостей?

Третий голос что-то пробормотал, Гедер не расслышал.

— И пусть их, — ответил первый голос. — Я слыхал, что он сжег Ванайи по чистой прихоти. И смеялся, глядя на пожар.

— Еще одно непочтительное слово о его милости — и убьют тебя совсем не эти песчаные мартышки в монашеских балахонах, — заявил оруженосец. — Мне проще победить сотню самозваных богов, чем сказать ему слово поперек.

Гедер крепче обхватил колени, ожидая, что вот сейчас-то в очередной раз нахлынет боль, — однако остался на удивление спокоен. Ни боли, ни даже злости. Он поднялся, уже не заботясь, услышат его или нет; слуги за дверью тут же притихли, но ему было все равно — проклинают ли, верны ли, живы ли… Ощупью найдя одежду, он натянул рубаху и штаны. Со шнурами особо не возился: приличия соблюдены — и ладно. Басрахип не осудит.

Он вышел под ночное звездное небо, переступив через слуг, которые усиленно притворялись спящими, и свернул к тропке, ведущей вдоль склона. Земля холодила ступни, камни впивались в кожу. В первой же попавшейся комнате он растолкал спящего монаха.

— Отведи меня к Басрахипу, — велел он.

Верховный жрец спал где-то в глубинах храма, в совершенно темных покоях, на слишком коротком для него тюфяке.