Нибунэ поджал губы. Не напрасно, стало быть, остановил он Фукукана: если нет единства — не будет победы. Незачем тогда и затевать набег на Канахара, незачем и говорить об этом. Тамган упрям, словами его не проймешь. Он пальцем не шелохнет, пока сам не увидит, не поймет, что земледельцы за рекой подобны ржави на мече не соскоблишь вовремя — разъест металл, чисти потом, не чисти, ни на что будет не годен. Сам старый нанг, кочуя в юности близ приморских городов Фухэя, Уму каты, Дризы, собственными глазами наблюдал, как вгрызаются земледельцы в Вечную Степь, пядь за пядью увеличивают пашню за счет степных выпасов, а затем до последнего вздоха защищают свои, обильно орошенные потом, поля. Чувствовал старик — через год-два начнет теснить степняков и любезный с ними до поры до времени куне Канахар. Но это бы еще полбеды: в Вечной Степи — слава Богам Покровителям! — места много. Скверно, что ползут упорные слухи, будто бы объявился в сердце степей некий нанг Энеруги, прибирающий под руку свою свободные прежде кочевые племена. Упанхов уже подмял, тачиганов, лубокаров…

По всему видать, заваривается в центре степи кровавая каша, и когда забурлит она, закипит и, как бывало уже не раз, начнет разливаться по бескрайним просторам, моровым поветрием уничтожая все на своем пути, хорошо было бы затаиться на берегах Бэругур, да похоже, не судьба. Хотя до той поры, может, Тамган еще и прозреет Лишь бы не было поздно, ибо ежели успеют сегваны укрепиться за рекой, начнут жалить подобно земляным осам, которых ни дымом из гнезда их не выкуришь, ни водой не затопишь…

Не весел ты что-то, Нибунэ-нанг! Выпили за единство, не пора ли за дочь твою — красавицу Тайтэки чаши поднять? — напомнил Фукукан хозяину шатра. — Семнадцать лет — не шутка! Пора уж ей мужа достойного приискивать.

— Пора, — нехотя согласился занятый мыслями о грядущих невзгодах Нибунэ и громко кликнул Алиар! Попроси госпожу свою выйти к гостям!

Один из разделявших шатер войлоков приподнялся, и к сидящим вокруг очага нангам вышла высокая стройная девушка в длинном розовом халате, расшитом лазоревыми цветами и украшенном множеством жемчужных пуговок. Алые сапожки с круто загнутыми носами выглядывали из-под халисунской работы халата, алые ленты косым крестом обнимали высокую грудь, плотно охватывали тонкую талию. Из-под алой, шитой жемчугом шапочки в форме плоского колпака рассыпались по плечам десятки тонких черных косичек. На конце каждой — по крупной жемчужине.

— Ой-е! — ахнул от восторга Фукукан, не в силах оторвать взгляд от нежного овала лица, пунцовых губ и сияющих подобно огромным черным жемчужинам глаз дочери Нибунэ.

Тамган щелкнул языком, одобрительно разглядывая узкие запястья, холеные руки с длинными пальцами, унизанными изящными перстеньками, красотой своей все же уступавшими перламутровым зеркальцам ногтей.

— Поухаживай за гостями, Тайтэки, — попросил престарелый нанг, окидывая красавицу ласковым и гордым взглядом.

Почтенным гостям, однако, было не до сладкого и мягкого мяса молодого барашка, посыпанного перьями дикого лука — мангира; не до принесенного Алиар, источавшего соблазнительнейший аромат шулюна, в котором, среди островков зелени, плавали золотистые кружки жира; не до козьего сыра, приготовленного в желудке ягненка; не до печеных перепелиных яиц, обложенных травкой тыктай, прозванной степняками «ненасытный муж».

Ой-е! Никакая травка не нужна была тем, кто слышал мягкий, ласкающий слух голос Тайтэки, кто видел жаркий румянец на ее щеках и сияющие белизной ровные зубки, приоткрывавшиеся, когда улыбалась она оцепеневшим нангам. А какие ямочки на щеках ее появлялись от лучезарной улыбки, способной заставить и камень треснуть от переизбытка сил, от желания расправить плечи и показать себя во всей красе!

— Что же примолкли вы, гости дорогие? Уж не скисшим ли кумысом напоил вас почтенный отец мой? Не налить ли вам архи, дабы ожили вы и восславили, как должно, Великого Духа за дарованное нам теплое лето и сочные травы, на которых множились табуны и стада наши? — Девушка нагнулась, чтобы плеснуть в чаши нангов молочной водки из узкогорлой глиняной бутыли, но мужчины не шелохнулись и глупые ухмылки не сошли с их одеревеневших лиц.