С гиком промчались мальчишки, скрылись за поворотом аллеи.

«Не обманываюсь ли я, — спрашивала себя Тоня, — есть ли на свете такая любовь, о какой писал в „Гранатовом браслете“ Куприн, ради какой принимала муки Аксинья?.. Есть! Конечно, есть!»

Листья под ногами нашептывали свою поэму об осени, о красоте жизни без пошлости и грязи. «Мне хочется, — говорила Тоня себе, — порядочностью походить на Севастьяна Прохоровича. Узнать секрет его отношения к людям».

Необузданная Динка как-то в общежитии спросила мастера не без вызова:

— А, простите, обеспечит ли меня материально профессия полиграфиста?

Севастьян Прохорович поглядел на Динку изучающе:

— Не торопись, печатница, деньгу считать. Торопись, моки-хоки, научиться работать. Потому что человек в жизни дважды рождается. Второй раз — когда начинает трудиться.

Поинтересовался, увидев на горле у Дины согревающий компресс:

— Это, Краева, у тебя что такое?

— Вульгарная ангина…

— Вылечу тебя враз, — пообещал Севастьян Прохорович, — только дома сиди. Я через час возвращусь.

И действительно, минут через сорок — он жил недалеко — принес в стакане какую-то настойку:

— Вот выпей.

Дина послушно выпила, на глазах у нее выступили слезы:

— Фу-у!

Мастер хитро сощурился:

— Имею личный патент: две столовые ложки кипяченого меда и две столовые ложки водки…

На следующий день ангины как не бывало.

Еще утром, в вестибюле училища, Тоня прочитала, что сегодня в клубе диспут: «Какое чувство ты считаешь самым высоким?» Здесь же приложены были и вопросы: «На чем основывается любовь? Могут ли существовать вместе любовь и гордость? В чем красота отношений?»

Топя спросила Дину, пойдет ли она в клуб. Дина скривила полные губы:

— Шумим много… А болтать о любви, милый цыпленок, не рекомендуется.

Вот опять тон многоопытной, хотя Тоня дала бы голову на отсечение — Дина придумывает свой опыт.

Как-то в минуту откровенности она сказала, что считает величайшей пошлостью близость без любви.

— А любви у меня не было. В целях профилактических, могу поделиться с тобой одной историей. Я училась в десятом классе. Моя подруга — дочь пианиста — пригласила как-то к себе на вечеринку. Здесь оказался и знаменитый молодой скрипач… Фамилию его называть не хочу. На вечеринке этот заезжий талант отчаянно ухаживал за мной и назначил свидание на завтра в гостинице. Я надела платье-хитон, узорные чулки, начернила ресницы, брови и отправилась… Ну, что тебе сказать? Он пытался подпоить меня, потом стал расстегивать хитон. Получил вполне заслуженную и достаточно увесистую пощечину и не осмелился меня удерживать, когда я уходила, предварительно выразив удивление, как может подонок быть избранником музы.

Вот какая Динка! А бесшабашность и нигилизм просто напускает на себя. У нее сейчас, кажется, жених, журналист Леня. Тоня спросила:

— Ну и что будет с Леней?

— Если чувство его настоящее, — очень серьезно ответила Дина, — оно не выветрится за год-полтора. А я получу профессию. Неинтересно быть только женой, хотя бы и журналиста. Это — не уважать себя.

Как-то Севастьян Прохорович сказал ей:

— Ох, боюсь, Краева, бросишь ты нас, выскочишь раньше срока замуж.