По дому Егор все же скучал. Письма от матери приходили редко, наполнены были слезами, просьбами вернуться.

После таких писем Егор ходил сумрачный. По ночам ему снился их город в зелени парков, белые чайки и море, а на главной улице, у весов с надписью: «Стой! Проверь свой вес!» — очень полная женщина, мать одноклассника Леньки Шпалова. Они всегда острили: «Для нее делений не хватит».

Перед ноябрьскими праздниками в училище приехала соседка Алпатовых тетя Луша — суетливая, говорливая, с бегающими глазками на жирном лице. Вызвав Егора из общежития на улицу, зачастила таинственным шепотом:

— Егорушка, беда! Большая беда! Матери твоей совсем плохо. «Скорая» так и дежурит возле нашего дома. Очень просила мама тебя приехать… Не опоздал бы…

Егор и так собирался на праздники домой, но теперь ехать следовало немедля. Он бросился искать Петра Фирсовича, не нашел и отправился к директору. Иван Родионович, выслушав очень расстроенного парня, разрешил уехать сегодня же, хотя про себя подумал: «Возможно, это психическая атака мамочки».

Река в этом году стала рано, и Егор с тетей Лушей сели в электричку. Всю дорогу соседка нашептывала, как мать тоскует по нему, какая она, больная, несчастная — и злобно об отце: «Милуется с молоденькой, совесть потерял…»

Они приехали под вечер. Дверь мать отворила не сразу. Егор поразился ее виду: с компрессом на голове, нечесаная, в мятой ночной рубашке, она действительно выглядела забытой, несчастной, очень больной.

Припала головой к груди сына:

— Приехал, приехал… — бормотала сквозь рыдания, — сядь, сядь… Нагляжусь на тебя…

Руку она держала на сердце, будто боялась, что оно выскочит. Едва передвигая ноги, подошла к серванту, накапала в ложечку из пузырька — по комнате разлился запах валерьянки. Запила водой, подсела к сыну:

— Вот так… гибну, — страдальчески поглядела на Егора бесцветными глазами, — только ты, Георгий, можешь спасти меня… Я не знаю, что говорить в универмаге… Вы все меня бросили… Ты знаешь — я сойду с ума.

Да при чем тут универмаг? Матери очень плохо, у нее нет опоры. И предательство — оставить ее в таком положении одну. Он же не то, что отец, и должен принести себя в жертву. Пусть все рушится — мечта, так понравившаяся жизнь в училище, — он не оставит мать.

— Хорошо… Я вернусь, — через силу произнес Егор и, представив, что бросает Гришу, Антона, Середу, Ивана Родионовича, ужаснулся. Но слово было сказано, и отступать нельзя.

— Правда, родной?! — порывисто обняла его мать, стала гладить по голове дрожащей рукой. — Я знала, знала… Ты больше туда не езди. Документы они тебе пришлют…

— Так нечестно. После праздников я съезжу!.. Попрощаюсь, объясню.

— Ну ладно, попрощайся, а я сейчас тебя накормлю.

— Нет, есть мне не хочется. Я лягу…

Егор сделал вид, что заснул, но не спал всю ночь, прощался с тем, к чему прирос душой. Пытался успокоить себя:

«Подумаешь, трагедия. Закончу десять классов, отслужу, и все равно приду в училище… дембелем…»

Были в училище такие ребята, уволенные в запас из армии. Они получали высокую стипендию, усиленно изучали иностранный язык, потому что предстояло работать монтажниками и за границей.

В училище он возвратился десятого ноября. Еще висели праздничные лозунги, флаги в железных бордовых манжетах у входных дверей.

Звонок на урок был не для него. У кабинета монтажников Егор дождался Антона, Гришу, сказал им:

— Забираю документы.