Антон опешил:

— Да как же это…

Гриша обнял, произнес взросло:

— Ты не убивайся. Я к тебе на каникулы приеду.

Круглое, обычно простодушное лицо Гриши сурово, глава смотрят сочувственно. Ох, Гриша, Гриша, друг истинный. Не говорун, а всегда находит самые нужные слова.

Как-то сидели рядом, фильм о войне смотрели, и вдруг Гриша повернулся к Егору: «С тобой я б в разведку пошел». Признание это было Егору дороже длинных речей.

…Проходили мимо кабинета ребята: узнав, в чем дело, сочувственно пожимали руку. Егору хотелось зайти в последний раз вместе с ними, сесть рядом с Гришей. Но зачем растравлять себя!..

Петр Фирсович, оказывается, болел, и Егор разыскал в кабинете литературы Середу. Он о чем-то оживленно беседовал с Зоей Михайловной. Сообщение Алпатова Константин Иванович воспринял так, словно речь шла о пустяке.

— Ну, что ж. Пиши заявление на имя директора, бери у старшего мастера «бегунок» и марш-марш — отмечай.

Середа хотел продолжить разговор с Зоей Михайловной. Но Рощина вдруг вскочила, подбежала к Егору:

— А может быть, мама еще выздоровеет? Может быть, ты возьмешь академический отпуск?

И правда, об отпуске он не подумал. За это время и квартиру обменяли б, и переехали с матерью сюда.

— С отпуском дело сложное, — вмешался Середа.

Можно было подумать, он торопится закончить неприятную для него сцену.

Егор сказал:

— Нет уж, какие отпуска. Спасибо, Зоя Михайловна, за все…

— Крепись, Георгий. — Она по-матерински привлекла его к себе. — Жизнь ведь не сплошной асфальт, а и ухабы. Но ты выйдешь на свою орбиту. Я это твердо знаю. Помни, что здесь твои верные друзья. — Она обернулась к Середе: — Простите великодушно, Константин Иванович, мне хотелось бы поговорить с Алпатовым.

Середа оскорбленно встал:

— Не буду мешать…

Вышел из кабинета.

Рощина начала подробно расспрашивать Егора, что же произошло. И он, как самому близкому человеку, рассказал обо всех своих горестях: об отце, о неуютном доме их, о том, как плохо матери и тяжко ему.

Говорил и чувствовал, что ему становится легче, исчезает безысходность. Видно, то, что накопилось внутри, ждало выхода. И теперь он не так мрачно, как в ночные часы бессонницы, воспринимал горькое испытание.

А Зоя Михайловна успокаивала:

— Ты только начинаешь жизнь… Ты человек волевой, с ясной целью. Все одолеешь. Прошу тебя — пиши…

— Если можно…

— Непременно!.. Дай-ка твой адрес.

Она достала книжечку с алфавитом и на первой странице записала адрес Егора.

После праздничной демонстрации выпало еще два свободных дня, и Тоня, надев форму — темное пальто с «ясными» пуговицами и шевронами на рукавах, — автобусом поехала домой.

С удовольствием прошлась она по главной улице села, здороваясь со знакомыми, школьными приятелями, соседями. Не расспрашивали, как она там живет, чему их учат, и Тоня с готовностью рассказывала об огромном полиграфическом комбинате, на котором они теперь часто бывают, о новом оборудовании, что пришло и для них, о классных занятиях, о Севастьяне Прохоровиче с его «хоки-моки» и умением лечить кипяченым медом ангину.

Но умолчала о том, что ее выдвинули на стипендию ЦК комсомола, — не хотела хвастать.

В общежитие Тоня возвратилась с сумкой, набитой яблоками, печеночным паштетом, жареной курицей. Как всегда, поделилась с Галей и Диной «домашностью», как она говорила.

Девочки сразу же убежали в кино, — заранее взяли два билета, не зная, что их подруга возвратится, — а Тоня стала наводить порядок: их комната считалась по чистоте лучшей.